Юрий Поляков - Конец фильма, или Гипсовый трубач

Порой к ней в Вену из Иерусалима наведывалась с внуками дочь Маргарита Абрамовна, давно разошедшаяся с мужем Фельденгауэром, которому в Израиле тоже оказалось душно, так что фамилия тут явно ни при чем. Сама же Анна Натановна в Землю Обетованную слетала лишь однажды — проститься с матерью Юдифью Соломоновной Жуковой (урожденной Гольдман), членом ВКП(б) с 1918 года, похороненной по иудейскому обряду под желтыми стенами вечного города. А вот сын ее Натан Абрамович никуда из СССР не поехал, остался на родине, хлебнул с избытком государственного антисемитизма, служа на унизительной должности заведующего районным отделением Сбербанка. Зато когда начались шоковые реформы, он взял свое, основав «Букибанк», куда деньги я вам, коллега, класть не советую.

Но пора рассказать и о Федоре Абрамовиче. Когда Анну Натановну посадили за антисоветскую пропаганду, Абрам Иванович взял мальчика к себе, и его вырастила простая русская женщина Клава Королева. Дождавшись перестройки, профессор Жуков воодушевился и вернул себе родовую фамилию Алферьевых, но отчество оставил прежнее, чтобы не запутать окончательно коллег и студентов. В «Огоньке» тем временем вышла шумная статья «Черносотенец в Смольном» о его отце, он слегка прославился и даже выступил по телевидению — во «Взгляде» у Влада Листьева. Но в 1991-м произошла катастрофа: Абрам Иванович Алферьев из обеспеченного преподавателя с насыщенной сберкнижкой мгновенно превратился в полунищего. Профессорской зарплаты едва хватало на еду, а книги из библиотеки, собранной еще отцом, скоро закончились. Продавать было нечего. Самоотверженная Клавдия, чтобы прокормить пожилого мужа и пасынка Федю, пошла на Черкизон — торговать ондатровыми шапками кроличьего происхождения. Жить становилось все хуже и грустнее. Но тут позвонили из Дворянского собрания: оказалось, в Россию прилетает Леонида Романова с наследником русского престола Георгием и очень хочет, чтобы в Шереметьеве среди прочих встречающих обязательно для протокола были и Рюриковичи.

Накануне Клавдия долго чистила и гладила старенький костюм мужа, запачканный учебным мелом. Хороший галстук, превозмогая гордость, пришлось попросить у богатенького Натана Абрамовича. Старший сын после того, как отец бросил мать ради буфетчицы, прервал с ним всякие отношения, но галстук все-таки дал — шелковый, от «Гермеса». Эта историческая встреча в аэропорту бесповоротно изменила жизнь Абрама Ивановича. На приеме в Кремле, куда его тоже позвали, он познакомился с советником президента Снурковым. И тот, выпив виски со льдом, убедил Алферьева, хватившего водочки под забытую икорку, создать РСДРП — Российскую самодержавно-демократическую рюриковскую партию. План был такой: «самдемы», пройдя в Думу, ставят вопрос о введении в стране конституционной монархии и коронации Ельцина. Финансировать новую партию поручили Трансгазу.

Однако первый президент своим беспробудным пьянством спутал монархистам все карты, в изнеможении передав власть в 2000-м Путину и наказав беречь Россию, а точнее — то, что от нее осталось. Не попав в Думу, Абрам Иванович Алферьев тем не менее стал видной фигурой в отечественных монархистских кругах и одно время претендовал даже на роль местоблюстителя престола. С Натаном он помирился: сын приехал забирать свой галстук, обнял отца и простил, предложив между делом, чтобы финансирование РСДРП шло через «Букибанк». Это, собственно, и обрекло «самдемов» на политический крах: средств не хватало даже на копеечные листовки. Зато сам Абрам Иванович уже ни в чем не нуждался и умер в достатке. Кстати, его вдова Клавдия Королева живет вон там… — Игровод махнул рукой в направлении коттеджей Трансгаза.

— Откуда вы все это знаете?

— Как сказал Сен-Жон Перс: «Хорошие писатели изучают жизнь, а плохие — самих себя». Запомните это! Дальше рассказывать?

— Конечно!

— Последние годы Абрама Ивановича были омрачены поведением сына Федора. Как и большинство поздних детей, сын рос необычным и нервным мальчиком. С мачехой, Клавдией Королевой, отношения у него не сложились. К отцу он испытывал брезгливое снисхождение. Странность Федора выражалась прежде всего в его национальной амбивалентности. Так, выйдя на прогулку, он мог насобирать синяков, вступившись за слабого еврейского мальчика — вечную жертву дворового антисемитизма. А буквально через два дня в компании скинхедов Федор с болезненным наслажденьем мог измучить того же самого несчастного ребенка.

— А разве тогда были скинхеды? — уточнил Кокотов.

— Скинхеды были всегда, — наставительно заметил Жарынин. — Просто они еще не брили головы. Получая паспорт, Федор, к изумлению отца, потребовал, чтобы его записали под тройной фамилией «Алферьев-Жуков-Хаит». Ему объяснили, что разрешается только двойная. Абрам Иванович упорно советовал сыну стать Алферьевым, на крайний случай Алферьевым-Жуковым. Но Федор записался Жуковым-Хаитом.

В студенческие годы его странность усилилась и разветвилась. Он мог с ходу дать в морду однокурснику, рассказавшему за пивом невинный еврейский анекдот, а через неделю в бешенстве заорать некоренному профессору, поставившему ему тройку: «Вали, сионист, в свой Израи́ль!» Эта хаотичная смена национальной самоидентификации происходила обычно внезапно, хотя прослеживались некоторые симптомы, напоминающие предгриппозное состояние. Клава Королева, любившая пасынка, в такие дни не выпускала его из дому, стреноживая заботой.

Напомню, что буйные 90-е годы отличались нездоровой общественной атмосферой. Например, в демократическом Моссовете треть депутатов состояла на учете в психдиспансерах. Все это не могло не привести к обострению странного недуга, поразившего Федора. Политически буйный, как большинство психически неуравновешенных людей, он сначала стал монархистом и вступил в отцовский РСДРП, но вскоре убежал к Явлинскому в «Яблоко», где тоже пробыл недолго. Потом начались серьезные неприятности. Опоясавшись георгиевской лентой, Федя мог пойти, допустим, на заседание общества «Память», чтобы прочесть свой доклад «Еврейский капитал против русской государственности». Однако, взойдя на трибуну, он вдруг начинал клеймить собравшихся в зале как зоологических юдофобов и духовных дикарей, недостойных носить имя «хомо сапиенс». Понятное дело, «недохомосапиенсы» грубо стаскивали обличителя с трибуны и били в лицо. Случалось, правда, и наоборот. Так однажды, на семинаре в Доме ученых, Федор читал доклад «Политика государственного антисемитизма и кризис советской науки», как вдруг прямо на трибуне его перекоробило. И он, выпучив глаза, завопил, что евреи никогда в истории не выдвигали новых идей, а только крали и интерпретировали чужие мысли, добытые иными нациями в непосильном умственном напряжении. Тот же раздутый Эйнштейн, будучи смолоду тупым троечником, попросту спер теорию относительности у своей жены — гениальной сербской умницы Милицы Марич. Понятное дело, либерально-научная общественность, превозмогая врожденную интеллигентность, грубо стащила Федора с трибуны и била в лицо.