Юрий Поляков - Конец фильма, или Гипсовый трубач

О, мой долгожданный!

Я приеду неожиданно, чтобы испытать Вашу верность! Готовьтесь!

Скоро Ваша Н. О.

О, неожиданная!

Вы же знаете, я всегда готов! Неукротимо Ваш К.

Всегда-всегда? Н. О.

Всегда, всегда, всегда. К.

Неукротимо? Н. О.

Неукротимо-неукротимо! К.

Переписка стала напоминать съезд 30-х годов, когда встав и захлопав в едином порыве, делегаты потом долго не могли остановиться, боясь, что их заподозрят в неуважении к президиуму во главе с вождем. Обоярова, видимо, тоже почувствовала эту неловкость:

О, готовный мой!

Знаю и жду! Но, кажется, звонит телефон. Наверное, это мой адвокат. До завтра, до завтра, до завтра!

Ваша нетерпеливая — Н. О.

Кокотов ощутил облегчение, осложненное счастливым томлением, но тут его как ударило: если к утру он ничего не сочинит, Жарынин не отпустит на волю! Запрет на ключ, прикует к батарее, отберет одежду, а то и хуже — изобьет до потери мужественности. С него станется! Писодей встал, вскипятил воду, заварил «Зеленую обезьяну», хлебнул, обжигаясь, и раскрыл ноутбук. Несколько минут он настраивался, изгоняя из головы все лишнее, особенно — обрывки эсэмэсэк, крутившиеся в сознании, как привязчивый мотивчик. Наконец Андрей Львович сосредоточился и защелкал по клавишам:

«Юлия Николаевна любила читать, сидя на лавочке в „Аптекарском огороде“…»

Автор «Кандалов страсти» остановился: вместо мыслей в голове была сладкая вата. Он для вдохновения положил перед собой початый коробок камасутрина и долго всматривался в приписанное от руки слово «форте». Подействовало!

«…Художник Кирилл тоже любил гулять по Аптекарскому огороду в поисках типажей для пастельного цикла „Московские лица“. В тот памятный день…»

Замурлыкала Сольвейг. Надеясь услышать Обоярову, писодей схватил трубку, но это оказалась всего-навсего Валюшкина.

— Что? Делаешь?

— Пишу… — сознался Кокотов.

— Извини!

— Ничего! Я рад тебя слышать!

— Может. Нам. Уехать. Куда-нибудь?

— Зачем?

— Не понимаешь?

— Понимаю, — грустно ответил он, ощущая в теле мемориальное удовлетворение. — Я бы с радостью. Но Жарынин увозит меня из Москвы!

— Зачем?

— Говорит: здесь нам не дадут работать.

— Куда?

— Э-э… В Сазополь…

— Когда. Вернетесь? — с тоской спросила Нинка.

— Через месяц.

— Передай. Жарынину. У него. Отличный. Нос.

Слушая короткие гудки, Кокотов думал о том, что Валюшкина, конечно, разгадала его нехитрый маневр и обиделась. Он испытал смешанное чувство: грусть утраты и радость освобождения. Более того, где-то в глубине души, словно солнечная изнанка тучи, засветилась нежная благодарность к Нинке… Только не раскисать! Писодей защелкал по клавишам, едва поспевая за вынужденным вдохновением. Помня заветы соавтора, он был скуп и краток. Впрочем, иногда увлекался, и тогда текст завивался, словно тонкая стружка, вылетающая из рубанка. Записав все то, что они успели придумать, Андрей Львович понесся дальше. Временами казалось, что в темя ему, как в бензобак, вставили «пистолет», и по шлангу из неведомого резервуара прямо в мозг бегут мысли, образы, слова… Иногда, конечно, случались затыки…

…Поздним утром Степан Митрофанович с удочкой заглянул в комнату, где спали, разметавшись, влюбленные…

Писодей поморщился: выходило, что в комнату заглянул не только старый разведчик, но и ожившая странным образом удочка.

…Поздним утром Степан Митрофанович заглянул в комнату с удочкой, где спали, разметавшись, влюбленные.

Писодей нахмурился: получалось, что заслуженный нелегал вошел в комнату, где не только спали влюбленные, но еще и хранилась удочка.

…Поздним утром Степан Митрофанович, сжимая в руках удочку, заглянул в комнату, где спали, разметавшись, влюбленные.

Писодей вздохнул: удочка все-таки не древко полкового знамени, и в руках ее не сжимают!

…Поздним утром Иван Митрофанович, взяв удочку, заглянул в комнату, где спали, разметавшись, влюбленные.

Писодей застонал: из текста следовало, что генерал собрался идти на рыбалку, в то время как он с нее уже вернулся. Работа встала. Чтобы развеяться, Андрей Львович отправился на ужин. В столовой он застал Болтянского и Жукова-Хаита. Они пили клюквенный кисель и обсуждали перспективы мирового кризиса. Федор Абрамович предсказывал закат евро, а Ян Казимирович утверждал, что доллар давно превратился в резаную бумагу, которую соглашаются считать валютой только из страха перед Пятым флотом США.

Появилась Татьяна с тележкой:

— Что, ходок, опаздываешь?

— Приболел…

— Ешь — поправляйся! — официантка поставила перед ним ужин и, сверкнув зубом, ушла.

Писодей принялся за еду, убеждаясь, что Огуревич держит слово: в бигусе было много мяса и колбасных обрезков, а в творожной запеканке встречался изюм. Жуков-Хаит допил кисель, пожаловался на скрытый антисемитизм цветных американцев, перебежавших в ислам, взял сухариков из хлебницы и откланялся.

— Как вы думаете, — глядя ему вслед, спросил Кокотов, — он потом, когда перекоробится, вспоминает то, что делал или говорил?

— Не знаю… Он мне напоминает моих братьев.

— Чем же?

— Как вам объяснить? В нем живут два человека, а Стась, Бронислав и Мечислав были как бы одним человеком, разорванным судьбой на три части. На чем мы, кстати, остановились?

— В двадцать пятом к Мечиславу пришел человек…

— Да, пришел Перрье и передал это… — старый фельетонист постучал ногтем по серебряной ложке.

— Перрье? — воскликнул Кокотов.

— Да, Жан Перрье, молодой французский коммунист. Что вас смущает?

— Нет, ничего… И что же было дальше?

— Борьба. Что ж еще? Мечислав отправлял в Москву информацию о планах РОВС, диверсионных группах, засланных в СССР, участвовал в знаменитой операции «Трест», готовил тайную поездку Шульгина в Советскую Россию, помог похитить генерала Кутепова в 1930-м. Но тогда все обошлось — брата никто не заподозрил. Именно Мечислав завербовал знаменитого генерала Скоблина, командира ударного Корниловского полка, легенду Белого движения, причем вместе с женой — великой певицей Надеждой Плевицкой. Думаю, генерал просто проигрался в карты — ведь мой брат, если помните, был виртуозом в этом деле! Кутепов умер от разрыва сердца на пароходе близ Севастополя, главой РОВС стал генерал Миллер, а его замом — Скоблин, агентурная кличка Фермер. Тем временем надвигалась большая война, и непримиримые белогвардейцы сговорились с немцами, чтобы сообща свергнуть большевиков. Что-то надо было делать. В НКВД возник грандиозный замысел: похитить Миллера как Кутепова, тогда РОВС возглавит Скоблин и сорвет планы непримиримых. Поначалу все шло гладко: в 1937-м Миллера заманили в западню, усыпили и перевезли из Парижа на борт «Марии Ульяновой». Но осторожный генерал оставил записку о том, что идет на переговоры с немецкими офицерами, а встречу организовали Скоблин и Болтянский. Начались аресты. Мечислав и Фермер успели бежать в Испанию, где шла война. А вот Плевицкую французы взяли, и она умерла в тюрьме. Ходили слухи, что Скоблин и Мечислав погибли в боях за Мадрид… Но в 1986-м из Аргентины мне прислали бандероль… Вот с этим…