Дмитрий Дмитрий - Петербургские хроники. Роман-дневник 1983-2010

5 августа 1983 г. Дежурю в гараже.

Два дня «писали пьесу» с Бутминым. Много говорили и пили, но написали только несколько куцых тезисов. Что-то в сюжете не то.

Заставляю себя писать новый рассказ. Идет со страшным скрипом. В основном, из-за скверного самочувствия связанного с неправильным процессом написания пьес.

Поиграл с собаками, прошелся по гаражу.

Начальник 3-й колоны — молодой парень, Леша Туманов. Вдумчивый, неторопливый, аккуратный в бумагах. Гаражное начальство заходит к нам редко: по прямой метров триста, но идти надо тропкой, вихляющей между кустов. Кабинет начальника под одной крышей с ремонтными боксами.

Наш вагончик-кабинет у ворот. Платят 150 рублей, но грех жаловаться.

С шоферами не пью, и поначалу это вызывало подозрения: заложить нас хочет. Сейчас успокоились. Иногда оставляют недопитую водку: «На ночь выпьешь». Пил несколько раз, закрыв ворота и пересчитав машины. Все чувства обострялись — тянуло писать. Писал. Но утром обнаруживал явные переборы в написанном.

Водитель «камаза» Шкаф: «Проснулись мы с Укропом с похмелья у матки в деревне. Укроп выглянул в окно и сообщает тревожно: „Там какой-то чудозвон по огороду бродит“. Я лежу под одеялом. Стонущими мозгами пораскинул, говорю: „Судя по описанию, это Леха, муж сестры“. Угадал».

Водитель Ласточкин: «У меня старшая сеструха восемнадцать лет в тюрьме просидела. И вот вчера вышла — пьянку устроили». — «А за что такой срок мотала?» — «Да она контролером в „Крестах“ сидела… На пенсию вышла».

Найти Марселя Пруста — «В поисках утерянного времени».

Ольга, прочитав последнюю юмореску, сказала: «Ты пишешь так, словно не хочешь, чтобы это напечатали».

Аркадий Спичка иногда говорит примерно то же самое. Но про «Феномен Крикушина» сказал: «Ну, вот, ядрена мать, ты и состоялся! И мне приятно, что ты начинал у меня!»

Не совсем так, но я не стал спорить.

9 августа 1983 г. Гатчина.

Вчера отвез повесть Михайлову-старшему. Виктор Никифорович сказал, с улыбкой пожимая руку: «Вот, уже до повестей дошел! А давно ли у нас в „Известиях“ внештатным корреспондентом информашки печатал! Молодец, молодец. К следующей неделе обязательно прочитаю!»

Младший Михайлов, с которым я несколько лет просидел за одной партой, а потом выпил несколько бочонков пива и танкер вина, сказал задумчиво:

— Уж больно шизовый у тебя сюжет: человек пишет рассказы, которые сбываются! Как понимать такой жанр? Некоторые могут подумать, что всё было на самом деле — вполне реалистично написано.

Еще сказал, что в эпизоде с мальчиком Женькой у него пощипывало глаза.

У меня тоже пощипывало, когда писал.

19 августа 1983 г. Дома.

Сегодня набрался смелости (наглости!) — позвонил Виктору Конецкому. Напомнил, кто я такой. Он сделал вид, что вспомнил. А может, и правда помнил. Попросил его прочитать мою первую повесть.

— Первая повесть всегда интересно. Привозите. Только у меня сейчас времени в обрез, прочитаю не скоро. И судья я строгий, пощады не будет!

Отвез. Положил в почтовый ящик, как договаривались. Теперь жду. Лучше бы отдал кому-нибудь попроще. Если Конецкий раздолбает — это конец!

23.08.1983. Зеленогорск.

Был в городе. Стоял в очереди за камбалой в магазине «Океан». Очередь на час, не меньше. Разговоры, как фаршировать щуку, судака и прочая дребедень. Успел прочитать половину книги.

Подошли мужчина с женщиной, попросили у продавца без очереди. Скорбно показали всем фиолетовое свидетельство о смерти.

— Мы, — говорят, — с похорон. Очень камбала нужна. — И долго выбирали, придирчиво перекладывая ледяные доски.

24 августа 1983 г. Ленинград.

Вчера, когда я пылесосил, Ольга позвала к телефону. Выключил пылесос. «Конецкий!», — шепнула на ухо. Взял трубку, сердце сжалось.

— Ну, вы молодец! Я давно так не смеялся!

Похвалил повесть и меня. Меня больше. К моей радости сообщил, что мне дано от Бога легкое перо — явление, как он сказал, редкое. И есть чувство юмора и умение подмечать характеры. И еще знание жизни. Чуть не выжал из меня слезу своими похвалами. Сказал, что продолжать писать, безусловно, нужно. Мне дано от Бога, он в таких вопросах ошибается редко. Договорились встретиться 26.08. и поговорить о повести предметно. В ней есть некоторые шероховатости, объяснимые недостатком литературного опыта. О ее судьбе, пока ничего определенного сказать не может. Может быть, ее следует иначе организовать.

Боюсь, что он погорячился в своих оценках. Но хотелось бы верить, что он прав. Очень хотелось бы.

Ольга обрадовалась не меньше моего: муж бросил карьеру, решил стать писателем и другой большой писатель сказал, что ее муж на верном пути. Когда я повесил трубку, мы с ней обнялись и долго стояли обнявшись. Она заметила, что я часто моргаю, да я и не скрывал, что прослезился…

30 августа 1983 г. Дома.

В пятницу, 26-го виделся с Конецким.

Позвонил ему, как договаривались, с утра. Звонил с Балтийского вокзала, вернувшись с суточного дежурства — с авансом в кармане, связкой отборных реек под мышкой и сумкой в руке. Виктор Викторович чистосердечно признался, что вчера надрался с одним капитаном, плохо себя чувствует, и попросил привезти сухого — опохмелиться.

Я засуетился: любимый писатель помирает! Не допустим!

Спрятал у заводского забора рейки в траву, взял такси и назвал адрес (но с заездом в Елисеевский). В Елисеевском вина не было, взял пакетик молотого пахучего кофе, шоколадку, болгарских сигарет. Погнали дальше. Сухое нашлось в угловом кафе возле дома Конецкого. Взял три бутылки, взлетел на лифте на шестой этаж, позвонил скромно: «дзинь». Открывает мужчина персидской внешности — черные усы, глаза сверкают белками, толстые седоватые волосы; замшевая куртка. Оказалось, писатель Мусаханов. Он уже опохмелил.

Меня отправили мыть руки в ванную: «Это механик! — крикнул из дальней комнаты Конецкий. — Он с вахты! Дай ему хозяйственное мыло!» Мусаханов, чуть обиженно оттопыривая губы, включил в ванной комнате свет, показал, где лежит мыло. Я суетливо поблагодарил. Мусаханов степенно развернулся и пошел продолжать разговор. «Ведь ты же, едрена мать, русский писатель! — громко убеждал коллегу Конецкий. — Хороший русский прозаик!». Я прикрыл дверь, зашумел водогрей…

Конецкий представил меня как молодого начинающего прозаика, написавшего неплохую повесть. Ему видней. Хотя какой я молодой? Мусаханов немного выпил с нами и вскоре ушел.

Я услышал от Конецкого комплименты и заверения, что я — сложившийся писатель. Он еще раз якобы перечитывал повесть.

Стал расспрашивать меня о жизни. Рассказывал, волнуясь, но не вдаваясь в подробности. Даже пить забывал.

— Делай биографию! Без биографии в литературе делать нечего! А почему ты взялся за фантастику? Ведь ты же чистой воды реалист — это по всему видно! Вот ты о семье рассказывал. Напиши, как умирала мать, как умер отец! Не выдумывай ничего, а пиши, что пережил… В тебе семейная тема сидит, я это невооруженным глазом вижу!