Наталия Слюсарева - Мой отец генерал (сборник)

Леди Абди: «Он был очень добрым человеком, и, когда у него появлялись деньги, он раздавал их всем русским, кто нуждался».

Княгиня Лидия Васильчикова: «Феликс Юсупов в моем поколении самый гостеприимный хозяин, которого мне приходилось когда-либо встречать. Одинаково любезный и приветливый со всеми, обладавший редким даром каждого гостя поставить в уютную для него обстановку и дать ему возможность показаться с наилучшей стороны. Ирина Александровна если от такого калейдоскоп уставала, то, во всяком случае, никогда этого не показывала».

Нельзя быть влюбленной в слово. Нельзя вообще влюбляться в слова. Какая глупость! Что такое слова: звуки, слоги – короткие, длинные. Самое длинное итальянское слово – precipitovolissimovolmente (пречипитоволиссимоволменте) означает «быстро». Ну и что? И пожалуйста. Есть другие, покороче, равно достойные и благозвучные. Но чтобы влюбиться в какое-то одно слово? Так можно дойти до того, что, огибая фонарь восклицательного знака, катить на дрезине по многоточиям... в никуда. Нет, не годится. Совершенно в никуда не годится. Но что же делать? Что делать – стоит мне только узреть его на странице или услышать от кого-нибудь, что редко, чрезвычайно редко, наконец, самой спустить на парашютике с губ – «найтингейл», как что-то торкает у меня внутри, учащается пульс, и я бегу к окну, чтобы, перегнувшись через подоконник, высунуться наружу по пояс.

Найтингейл. Угождающий Ночи. Долго я перебирала в словарях, прежде чем установить твое семантическое значение, истинное, не какое-нибудь.

То что «найт» – ночь, я знала еще со школы, я даже знала такие слова, как darkness – темнота, black night – черная ночь. Слово night входит в состав целого ряда словосочетаний: night f ower – ночной цветок, night beard – ночная птица, night f ghter – истребитель и, конечно, «найт-штрудер» – ночной бомбардировщик, на котором мой отец налетал в ночи столько часов в отведенных ему войной коридорах.

И все – и цветок, и истребитель, и бомбардировщик – на стежок от ночи, и только ты один – безусловно полно, прильнув всей грудкой, – гибельно сливаешься с ней, бесстрашный найтингейл. По первости я думала, что ты «ночь в ветре» – night in gale , оттого что после night идет предлог «в» – in , а потом – gale , что обычным словарем переводится как ветер, бриз, галс. Галсы. Ходить галсами... красиво. И только оксфордский словарь выбросил мне тебя: night – ночь плюс gale – от старого английского gallant ( to sing ), галантный, расположенный в данном случае (к пению). Ночной угодник. Вот тогда-то я и узнала твое истинное предназначение и завод. Горлышком своим заводишь безотказным. Маленькая серо-бурая птичка, с пестринками. Скромная окраской. Modest. Горлышко твое меньше самого маленького сегмента бамбука, но как оно умеет терзать всю эту «дакнесс». При этом ты еще держишься на веточке, о, чудо, не заваливаешься, не крутишь сальто паяцем на перекладинке, не падаешь в обморок от избытка чувств на увлажненную страстью изумрудную траву. Самое большее, что ты себе позволяешь, – порх, и на другой куст.

Воистину удивительный, не путать с английской медсестрой, которая милосердствовала под твоим именем – Флоренс Найтингейл, где-то по соседству с нами в Крымскую кампанию 1881 года.

Но что с тобой делать? Как тебя прикладывать? Скажи мне, у тебя же должно быть, как и у всех, свое прикладное значение. Скажи мне, соловей, к чему приложить тебя? Вишневый сад и тот переходит в банки с вареньем. Безотказное горлышко. Почему не тобой мерят цену миру, а нефтью. Разве ты меньше переливаешься черным перламутром?.. О глупые, глупые люди. Годовой бюджет страны равен трем средним соловьям. Это было бы справедливо.

Не так уж много я слышала тебя, ночной угодник, чтобы ты ломился в мою память ежеминутно. Не так много. Лети, ты свободен. Все-таки хорошо, что это не часто происходит, а то я бы так и висела в окне, остужая пылающие щеки.

Мой найтингейл никогда не был угодником. Ни угодником, ни штурмовиком. Думаю, его не интересовали и ночные бабочки. Неугождающий, он пил водку из поллитровых стеклянных банок, в которых обычно томятся маринады. В один из ранних периодов скитальческой жизни найтингейл был егерем. Изучал лосиные меты – наброды. Наброды. Вы знаете такое слово? Я лично нет, а он знает. Давным-давно он найтингейлничал на засеке или просеке. Жил там один, не считая жены, которая летом солила в банках огурцы, нет, засаливала осенью грузди, а летом мариновала огурцы, закладывая огородно-лесной продукт в стандартные емкости бутылочно-баночного стекла.

Sometimes, раз мы уже все говорим по-английски, к нему на засеку наезжала поохотиться жена итальянского посла с парой отличнейших ружей. Высоко ступая по просеке в замшевых сапогах тончайшей выделки, она шла впереди или позади своего сталкера.

По давнишней егерской привычке он пьет водку из поллитровой банки. Его лоси давно сдохли, расписание электричек пожелтело и не годится на закрутку даже самых коротких бычков. Он прихлебывает между ничем и ничем в никуда. Но в его горлышке рождаются чудные сочетания. Его песни никогда не забыть. Непревзойденный и непознаваемый. Один из самых удивительных соловьев, каких я когда-либо знала.

Найтингейл пишет книги. Вы бы их видели, размером с ладонь. Многие сейчас этим занимаются, выстраивая абзацы, расставляя знаки препинания. Сдают нагора, судя по объему публикуемого и непременному намерению участвовать в номинации «Большая книга». Но найтингейлу не светят олимпийские игры «Больших книг». Его и на поселковых состязаниях настороженно встретят. Это что у вас, книга? Позвольте, вы уверены, молодой человек, что вы к нам пришли? Но в ней же совсем нет весу. Да и в типографиях разворчатся: с чего на брошюру краску на литеры станем переводить? Так вот, уверяю вас, что ни те, ни другие не читали его книг, потому такое и можно услышать, ибо те немногие, кто прочитал, оставались пораженными на всю жизнь.

Если вы еще ее не открывали, но хотите попробовать, я подскажу вам, как к ней подступить. С величайшей осторожностью, главное, с величайшей тишиной и покоем в душе. Еще минуту, прежде вымойте руки душистым мылом домашнего приготовления, можно бельгийским. Самое лучшее – это самому быть голландцем. Знаете, отблеск культуры Вермеера, рассеянный полумрак в комнате, тусклая бледность наутилуса, неторопливое чтение письма, но вы, разумеется, не голландец, ладно, вытрите хотя бы насухо руки полотенцем. Ну как, готовы? Теперь осторожно отстегните резные замочки, которые сдерживают страницы и не дают им разлететься. Да, да, я не шучу, вы не представляете, сколько читателей у этой книги в тех мирах, для которых она больше подходит, чем для нашего. И ради бога, только сразу не распахивайте, а осторожно, осторожно, только прошу вас, не торопитесь... ну я же просила, аккуратнее... начинайте открывать. Как открывать – неважно, можно и на середине. Теперь вам ясно, о чем я хотела предупредить. Видите, облачко над страницей как бы вибрирует, светящееся какое-то, лепестковое, приглядитесь, что там внутри... Пыльца, мотыльки? Не ломайте голову, вам все равно это не под силу определить. Похоже на танец, да, уже ближе, так вот, это вычурное, танцующее ДНК – сокровенное ожерелье, дыхание маленького бога, зримый состав бабочки души. Как он вибрирует, этот мотылек. Вот тучка поднялась и передвинулась на противоположенный бережок. А теперь наклонитесь, понюхайте страницу, чувствуете аромат полевых цветов, сырую прелость листьев, холодок от реки... Что, влажная рука? Ну конечно, вы ведь только что в лодке свесили руку за борт и плыли, плыли по течению какой-то невеликой реки.