Наталия Слюсарева - Мой отец генерал (сборник)

Со старой черно-белой карточки – Мика, крепкий бутуз в матроске и бескозырке, с Примбуля, Приморского бульвара. Любимое занятие – катить перед собою на проволоке колесо... Грохот. Мать выскочила на балкон. В клубах дыма оседал напротив дом. «Что это, что это, что?!» Отец, взяв за плечи, крепко встряхнул и сказал отчетливо и громко: «Клава, это война!»

Дворовая малышня с криками «война! война!», ведь это так здорово, высыпала во двор. Они вырывали траву с комьями земли и кидались друг в друга этой еще не обугленной травой.... «Война! война!» Война подала с запасного пути эшелон. Эвакуация. Эшелон, в котором вперемежку женщины, дети, станки, заскрежетал колесами на восток. О тех перегонах, о том, как матери сохранили детей, станки, себя, как выбрали жизнь, он напишет пьесу «Эшелон». Эпиграфом к ней поставит парадоксально-пронзительное: «Будь проклята война – наш звездный час!»

Мика, в пьесе Ника – мальчик серьезный и печальный: «Во все супится, как старый дед!.. Отец-то у тебя знаешь какой веселый! Его по заводу-то каждый знает! А ты что?», – а он уже видел много такого, чего и не каждый взрослый потянет. Война сползла с верхней полки непосильным грузом прямо на детское сердце. И сердце еще не раз об этом вспомнит.

Эпиграф-камертон ляжет погоном на плечо его поколения. Этот паровозный гудок все еще стоит над Россией, жаля сердца. Микина память с тех рваных перестуков колес – оставшуюся жизнь, этот непомерный дар, просто живи, переливай в праздник.

На вечере в Доме актера в один из последних его юбилеев заслуженная актриса кланяется ему в пол: «Спасибо, тебе, Миша. Ты – один из немногих драматургов, кто писал для нас, женщин, полновесные тексты, не отписывался писульками. Ты давал нам роли, и за это тоже мы любим тебя!»

Однажды (он пригласил) мы поехали прямо из Переделкина в Театр имени Моссовета на премьеру его пьесы «Серебряный век». В театре его узнали. Ему аплодировали. Было так необычно, так чудесно отмечать в буфете премьеру вместе с актерами, которые только что – с поклонов, с подмостков. Вспомнился герой Булгакова и его почти физическое наслаждение от вида театральных декораций. Особый мир.

В начале лета я – на даче, на улице Чаплыгина. Привычно открываю калитку и вхожу на участок. Увертываюсь от большой, громкой, глупой соседской овчарки Рады. «Рада, Рада, где твоя палочка?» На дорожке ближе к крыльцу сидит Рощин. Я обнимаю его и чуть целую в щеку. МихМих мне рад. Он тянется за новой сигаретой.

– Бери стул и садись рядом. Рассказывай, как дела.

Дела, скажем, не очень. Я заигралась с ничегонеделанием, долги. В семье нужны деньги на учебу. Я подумываю о том, чтобы сдавать квартиру.

– Сними с себя эту плиту. Отдай квартиру первому, кто будет согласен, и иди дальше.

Я соглашаюсь, я знаю – он прав. И хочу сделать, как он говорит. Я смотрю на него. Я восхищаюсь им. Он правдив, естественен, мужественен. Он великолепен, как «Севастопольские рассказы» Л. Толстого, как «Тамань» М. Лермонтова.

– Михал Михалыч, – объявляю я храбро: я не могу противиться такому обаянию, – давайте, когда мы уже перейдем в другие миры, давайте там договоримся, что встретимся в следующей жизни здесь, на земле, и у нас будет роман.

Он весело смеется, кивает головой и надписывает мне свою книгу:

«С любовью, еще на этой земле. М. Рощин».

Вечером я топаю на обратную электричку, оглушенная счастьем.

Осенью (в Москве – сплошные дожди и уже выпавший первый снежок), выгрузившись на Курском вокзале с феодосийского поезда, на следующий день первым делом звоню в Переделкино:

– А я из Коктебеля.

– Так приезжай...

В сумке – букетики лаванды, камушки, неизменная фляжка из страны коньяков и прочий коктебельский сор. Прокаченная ветром и морем (в глазах еще непомерная синева), возбужденно рассказываю про путешествия, прогулки: пешеходные – по полынным холмам, морские – вдоль вулкана Кара-Даг.

– В Золотые ворота (скала в море, продукт выветривания) целиком проходит катер. Все бросают монетки, стараются, чтобы монетка стукнулась о базальтовые своды. На закате и на рассвете ворота – точно золотые...

Про веранды, про двор бабы Кати. В Коктебеле почти в каждом дворе есть своя баба Катя или баба Шура, у которой коза и которая отменно поет украинские песни. Про смешную украинскую речь.

– А знаете, – а сама смотрю с хитринкой на МихМиха, – как по-ихнему будет мишка косолапый? Ведмедик клешеногий. А Кощей Бессмертный? Дохлик невмирущий. В Бахчисарае разочарованная Оксана пытает своего Вакулу: «Это що ж такий фонтан? Вон то що ж, фон-тан?»

Михаил Михайлович слушает замечательно, глазами своими парижскими сияет, поднимается в нем самом морская зыбь.

– В энном году снимали мы с Катей где-то в Коктебеле на окраине сарайчик, тоже вроде у бабы Кати. Я пристроил свою машинку на качающемся табурете у нее в огороде и там писал пьесу.

– А трудно пьесы писать?

– Да это самое веселое занятие – пьесу писать.

– А плавали в море?

– Еще как, часами.

Как-то сидели уютно компанией, по-летнему, у них на старой терраске, крашенной синей краской с мелкими стеклами. С чего-то вдруг с земного перешли к неведомому, к пространствам Вселенной: прилетали к нам, не прилетали и из каких дыр?

– А вот вы бы согласились пойти с инопланетянином на его корабль, ежели бы таковой пригласил?

Обращаются, кажется, ко мне.

– Я? – Я даже испугалась, что такое может произойти. – Да ни за что, да ни за что я не пойду и не полечу. Если бы они еще были красивыми. Если бы прилетел какой-нибудь: справа Ален Делон, слева – Лоуренс Оливье. Ну, я с ними еще бы прогулялась до околицы. Но в таком виде – зеленые, без ресниц...

Да, вот из телевизора, из передачи о незнаемом: якобы к одной американке подкатила парочка таких слизких, с ушами, с приглашением на их бесступенчатый корабль. Она как затараторит: «Да отчего вы, мальчики, раньше не пришли, до завтрака, я бы с удовольствием, а сейчас у меня дети не кормлены, мужу жилетку довязать». Зеленые не стали настаивать.

– А вы, Михаил Михайлович, – спрашиваю, – пошли бы вы туда, на их корабль, в этот черный космос?

– Я?.. – И улыбается своим чудесным лицом. – Да я вот за этим маленьким мышонком (а у него с утра на тумбочке между шоколадок мышонок бегал) куда угодно пойду...

Его последней большой радостью был выход его полного собрания сочинений в издательстве «Жизнь», в 2007 году, им одним, без жены, вряд ли осиленный. Пять томов, в которых пьесы, повести, статьи, очерки, рассказы, названная весомо книгой замечательная вещь «Князь» – об Иване Бунине. Один том называется «На открытом сердце».

Он не хотел прихода этой зимы, боялся, не хотел холодов. Мы уже прикидывали (подсознательно, больше на уровне мечты) с его старшей дочерью Танечкой, как снимем на зиму что-то в Италии или в Хорватии и вот так, коммуной, проведем чудесную теплую зиму на фоне виноградников, оливковых рощ и прочих средиземноморских чудес, моря в первую очередь. Я начала выискивать в Интернете варианты, распечатывала снимки частных пансионов и возила в Переделкино на общий просмотр и обсуждение. Помнится, более других нам приглянулся живописный домик под рыжей черепичной крышей на Сицилии, с необозримым количеством гектаров сада, спускающегося террасами, судя по объявлению, в полном нашем распоряжении.