Наталия Слюсарева - Мой отец генерал (сборник)

– Наташа, бери карандаш и записывай, – наказывала мама. – Возьмешь в «Овощах» напротив капусты провансаль один килограмм, с клюквой – полкило, моченых яблок – пять штук, пусть тетя тебе даст две жирные селедки с красными глазами, огурчиков малосольных – полкило, соленых черных груздей – полкило, брусники – триста граммов, икры черной паюсной – полкило.

На соседней Сретенке, в еще более тесном и маленьком магазинчике под вывеской «Лесная быль», лежало на прилавке то, что сейчас для многих небыль, а тогда это было в порядке вещей. Белые куропатки, перепелки, бекасы с длинными носами, зайчатина, оленина, медвежатина. И случалось, мы обедали, как какие-нибудь князья Милославские в ту пору, когда царь Петр еще не брил бород, да не на сундуках и лавках, а перед своим собственным черно-белым телевизором с распухшей мордочкой экрана за линзой.

Так как наш папа родился в Тбилиси, а значит, был приучен – и нас приучил – к яркой грузинской кухне с большим количеством зелени, грецких орехов, гранатов и соусов, немаловажным пунктом на Проспекте Мира оказался для нашей семьи Рижский рынок. Обычный крытый рынок, летом – с помидорами, весной – с первыми зелеными огурчиками, что так хороши с черным хлебом, нежными цыплятами, из которых на нашей газовой плите, под гнетом, выходили отменные цыплята табака, а также с гусями, утками, поросятами, зеркальными карпами и так далее.

Как-то отец принес домой с рынка трех живых желтеньких цыплят и пустил их на пол. Мы накрошили для цыплят крошек на газету, налили в блюдечко воды, а они бегали, как дурачки, прямо по этому блюдечку мимо крошек и отчаянно пищали с таким видом, как будто что-то потеряли. Взглянув на эту сцену, мама сказала: «Они ищут маму». Мы подняли глаза на отца. Он пожал плечами. И мы, сообразив, что мамы-курицы не дождемся, стали сооружать для них дом-интернат. Взяли узкую картонную коробку из-под обуви, смастерили из небольшого количества ваты три кроватки и вынесли «интернат» на балкон. И еще несколько дней из коробки слышалось слабое попискивание.

Стены школьного здания, в которое начиная с понедельника регулярно мы наведывались за знаниями, замечательно просматривались с нашего балкона. Нашим двором проходили учителя на работу. И однажды, собравшись с друзьями группкой на балконе, мы осмелели настолько, что и бросили вслед врагам пару картофелин из домашних запасов, но, слава богу, не попали. Звонок на урок был отлично слышен у нас в кухне при открытом балконе, и, бывало, по этому звонку мы с сестрой вылетали из квартиры, чтобы в два скока оказаться в школьном коридоре в хвосте нашей группы, заходящей в класс на занятия.

Знания «раздавались» на разных этажах. Кабинет физики был этажом ниже, чем класс, где проходили занятия по русскому и литературе; спортивный зал был ниже кабинета физики; кабинет химии с лабораториями, как и полагается, располагался в самом низу, в подвале. Это я к тому, что много времени мы проводили в коридорах и на лестницах, переходя из одного класса в другой. И мой первый поцелуй был сорван одноклассником-хулиганом как раз на лестнице, когда я спускалась, а он, перепрыгивая через ступеньки, мчался вверх. На какую-то долю секунды и на какой-то волшебной ступеньке наши головы оказались совсем близко. И он стремительно чмокнул меня в щеку, как будто плюнул пулькой, и поскакал дальше, не сбавляя скорости. Я же, напротив, продолжала спускаться чрезвычайно медленно. Надо мной что-то такое распустилось, какой-то «шамаханный» шатер. Я больше не была крепенькой девочкой, которая, освобождаясь от варежек, съедала за один присест в соседней булочной сто граммов соевых батончиков в бумажном кульке. Оставшиеся метры, загадочно улыбаясь, потупив взор, я спускалась в кабинет химии, ощущая себя по крайней мере Натальей Николаевной Гончаровой, поднимающейся по мраморной лестнице на бал... Но я отвлеклась.

Часть знаний была, к сожалению, мне недоступна. Так, я совершенно оказалась неспособной к черчению. И если на первом уроке чертеж проекции, вид сверху на спичечную коробку, вышел вполне прилично, то в последующем, как я ни старалась взмыть над предметом и, зависнув, окинуть взглядом композицию, допустим, из трех спичечных коробков, понять, как это сверху выглядит, ничего уже не удалось. Понять не удалось. А я, что не понимаю, не отображаю. Оставалось на уроках черчения заниматься английским или заносить в альбом вольные композиции: черкать шаржи на учителей.

Другой обязательный предмет, входивший в программу среднего школьного образования, такой как химия, оказался для меня также недоступным. Заглавная буква моего имени, ну ладно, пусть даже «аш», каблучком которой торчит крохотная двойка, после нее заглавная «О», и все это почему-то течет водой. Зато на тех уроках нам раздавали на каждый стол по нескольку мензурок с набором препаратов в стеклянных пузырьках, и я, как истинная последовательница знаменитых алхимиков, смешивала и смешивала. Как только у меня ничего не взорвалось? Хранил Господь. Я плохо представляла, что добавляла в пробирки, не говоря уже о пропорциях. Всего всегда добавлялось щедро. Мне нравилось, когда при удачном смешении чего-то с чем-то за стеклом разноцветными дымами расцветал волшебный мир. Учебник по химии я так и не открыла, он остался частично с неразрезанными страницами – брак типографии, – а на выпускном экзамене, когда классная заскочила к нам на минутку в кабинет, чтобы помочь с билетами, я выпросила про «удобрения». И мой ответ, за который я получила крепкую тройку, состоял из двух фраз: «Наша страна всегда уделяла большую роль химическим удобрениям», «Удобрения играли большую роль в хозяйственной жизни нашей страны».

На главные праздники страны, когда нам не надо было торопиться в школу, весь световой день мы проводили на улице. Довольно рано нас будил гул проходящих демонстраций, а замесившая тесто мама непременно заходила в восемь часов утра в нашу комнату, чтобы, отдернув занавески, позвать всех к окну. В пижамах, мы липли к стеклам и еще полчаса не могли оторвать взгляд от спешивших на Красную площадь счастливых демонстрантов. Кто-то обязательно шел с гармошкой. На наш проспект вливались с соседних улиц и переулков представители рабочих северных и восточных районов Москвы. Под лозунги и раскатистые выкрики «урра!» вырывались в небо непослушные воздушные шарики. То было, что называется, людское море.

Мы спешили сбежать по лестницам, не дожидаясь лифта, – скорее на улицу. Ходили свободно по проезжей части проспекта, пересекая его, то за мороженым, то за лимонадом, зная, что никакой транспорт до обеда нам не грозит. Иногда небольшой отрезок пути шли вместе с демонстрантами до ближайшего метро – за новым видом мороженого, которое продавалось только там. Когда наш проспект, достойно проводив процессию, направляющуюся к рубиновым звездам, начинал приводить себя в порядок, мы перемещались в парк ЦДСА.