Наталия Слюсарева - Мой отец генерал (сборник)

Это она повела меня на мою первую пасхальную ночную службу в высокий храм с темной старинной иконой «Знамение» в Переяславской слободе. И, указав на стайку женщин, разместившихся на полу, в длинных юбках, по виду то ли цыганок, то ли выходцев из Индии, объявила, что это и есть «оглашенные». В смысле, что ничего не понимают. Я думаю, что у нее это как-то ассоциировалось с понятием «оглушили» и что она полагала: это им Господь и говорит: «оглашеннии, изыдите», чтобы те вышли и не мешали вести службу дальше. Помню, что пасхальная ночь показалась мне очень долгой. Мы вернулись домой под утро уставшие, но довольные. Пили чай и ели заслуженный кулич.

Ее религиозность, проклюнувшаяся в застойные времена, обескураживала своей безысходностью. Любимой темой подруги стало прохождение мытарств.

– А знаете... – сидя на кухне за кофе, вдруг как бы ни с того ни с сего начинала она, – что ждет на том свете молочниц, которые разбавляют молоко водой? – И немного переждав, потянув паузу, продолжала: – Заставят грешниц на льдине лизать языком лед.

Добавляя сливки в кофе, признаюсь, мы воспринимали эту информацию легкомысленно. Все-таки маловероятно, что в ближайшем будущем мы станем проводить время на ферме, да и разбавлять молоко водой мы с сестрой, честно говоря, не собирались. Пребывание в грешном мире становилось для подруги тягостным. Вскоре все московские грешники стали лютыми Ниночкиными врагами. В конце концов она так напугала себя, что окончательно перестала общаться с миром, а значит, и с нами. Она больше не приходила ни в гости, ни на Новый год, ни на дни рождения.

Когда в конце восьмидесятых из Германии в Москву должна была приехать на короткую побывку моя заветная подруга, в свое время отбывшая с семьей в эмиграцию, я решила все-таки позвонить Ниночке, в надежде, что она захочет с нами повидаться. Пока шли гудки, я репетировала текст – как бы уговорить одноклассницу согласиться на общую встречу? Трубку взял сын Вовка и сказал, что мама умерла два года назад.

– Болезнь?

– Да, ну и вообще ей здесь больше стало неинтересно.

– Да, кончено, – согласилась я и, притихшая, положила трубку.

А бывало, она первая звонила нам, с тем чтобы вытащить в парк, в кино, да и просто погулять:

– Как это вы сидите в такой день дома? Кстати, что там в вашем «Перекопе»? Ладно, встречаемся у метро. Звоним Мишке, а потом гуляем по проспекту.

Кинотеатров небольших и просто маленьких в Мещанском районе три или четыре. Самый маленький – пересечь Сухаревскую площадь – кинотеатр документального кино «Хроника». Напротив него, побольше и посолиднее, – кинотеатр «Уран». Самый близкий к дому – кинотеатр «Перекоп». Переехавший с Чистых прудов на Садовое – кинотеатр «Форум».

В кинотеатре «Хроника» я впервые смотрела ленту «В дебрях Амазонки» – о настоящих джунглях: о девственных лесах, многоцветных попугаях, голых дикарях и клацающих челюстями и бьющих хвостами злющих крокодилах. До «Хроники» в Москве было два крокодила. Один – сонный в зоопарке. Другой, более энергичный, проглотивший солнце, на страницах книжки Чуковского. Каждый новый увиденный фильм для меня по впечатлению был сильнее предыдущего. Когда в кинотеатре «Уран» я посмотрела «Фанфан-Тюльпан», тотчас приняла присягу на верность вертлявому галльскому скомороху в исполнении Жерара Филипа, чью эстафетную палочку с большим успехом подхватил позднее Жан-Поль Бельмондо.

В двухзальном кинотеатре «Иллюзион» на Котельнической набережной крутили совсем древние фильмы – с Максом Линдером, никогда не улыбающимся Бастером Китоном и, конечно, с Чарли Чаплиным. Любимым фильмом из очень старых был фильм «Леди Гамильтон».

Толпа, с которой, поочередно зажатая, вплываю в кинозал, – единственный вид толпы, который я приемлю, более того, к который стремлюсь. Я не беспокоюсь из-за временной нехватки прозрачного живительного воздуха, оттянутого шарфа, оттоптанных ног. Отдавшись потоку, я вообще ни о чем не думаю. Про себя знаю главное: меня ждет встреча с ним – долгожданным, единственным. Кавалер Кино, хотя и позволял себе иногда запаздывать, всегда являлся на свидание. Кино – лучше итальянское, знаменитого режиссера, лучше не виденное, самое лучшее – с Марчелло Мастроянни. Что ж, сознаюсь, дома храню фотографию, вырезанную из «Советского экрана», единственного иллюстрированного журнала по киноискусству, последние страницы которого неизменно предназначались для зарубежного кино.

Спустя три года после окончания школы, когда в кругу не совсем еще растаявших одноклассников кто-то обронил: «Знаете, Наташа вышла замуж», – «А что? – удивились те мальчики, которые особенно больно дергали меня за косички. – Разве Марчелло Мастроянни приехал в Москву?» Нет, в том году он не приехал, он вообще долго не приезжал в Москву, во всяком случае тогда, когда был особенно востребован моим сердцем. «Один гектар неба», «Дни любви» – простой парень, будто с конвейера Завода им. Ильича, в майке, в обнимку с велосипедом и моей соперницей Мариной Влади. Он приезжал много позже, уже после моего развода. Но и тогда мы не встретились. Он так и не узнал, что в течение многих-многих московских ночей последнее, что я видела, прежде чем впасть в глубокий сон, были его черные, блестящие, как нефть, самые итальянские глаза. Моя маленькая месть: позже в той же Москве, в год большого фестиваля, я так же смотрела на Де Ниро после его фантастической игры в «Однажды в Америке»... но об этом как-нибудь в другой раз.

«В стране, где я прожил тридцать два года, прелюбодеяние и посещение кинотеатра суть единственные формы частного предпринимательства... мы явно вели вымышленную или вымороченную жизнь» (И. Бродский).

Кажется, без особых потерь добираюсь до своего места. Проверяю еще раз по билету – да, мой одиннадцатый ряд, место приличное, сбоку, но убеждаю себя в том, что смотреть лучше под углом, кто-то мне объяснял. Откидывающееся сиденье опускается до упора вниз, теперь успеть придавить телом, чтоб не выскочило с грохотом в свою вертикаль. Еще вожусь, пристраиваюсь, ничего, без меня не начнут. Никакой форс-мажор не отменит сегодняшний утренний десятичасовой сеанс, раз я уже в кинотеатре. Единственное, что осталось, – выстроить персональную зрительную дорожку к экрану. Тогдашние московские кинотеатры в большинстве своем не знали чудесных свойств амфитеатров либо нарочно их игнорировали. У советских собственная гордость. Задние ряды почему-то всегда находились намного ниже уровня любого из морей. Так, утопленная в кресле, примериваюсь к долговязому перед собой и высокой шляпке с предыдущего ряда. Бывало, в течение всего сеанса приходилось покачиваться уставшей кувшинкой, сохраняя точный прицел. «Девушка, не вертите головой, ребенок за вами ничего не видит...»