Наталия Слюсарева - Мой отец генерал (сборник)

«Собака охраняет дом, кур, лошадь, сарай и самого человека.

У медведя летом и осенью повышается жирность, благодаря тому что он много ест, а потом засыпает с помощью этой жирности.

Большой коричневый заяц – хороший семьянин. Заяц и зайчиха приносят своим детям еду – кору.

Пампасовому гривастому волку длинные ноги нужны не для охоты на грызунов, а главным образом для того, чтобы видеть поверх высокой травы.

Свиньи часто живут в грязи, у них есть семья. У свиньи много грудей, это домашнее животное.

Такса коричневая, рыжая, быстро перебирает лапками».

Конечно, больше всех и сильнее всего мама любила Алешу, уже своего правнука. «Ну, постой, постой, Алешенька, – ему в дверях, – дай я на тебя посмотрю».

Как-то заезжаю к ним в мае. И что вижу – на полу открытые коробки с новогодними игрушками. В центре комнаты на ковре – метровая синтетическая елка, и Алеша на ее макушку уже звезду тянет. Я даже опешила.

– Вы что? У вас что, Новый год в мае? – с угрозой в голосе: непорядок.

– Оставь нас! – мама мне. Ему: – Алешенька, наряжай, наряжай. – Опять мне: – Алешенька елку захотел. А ты пойди, пойди на кухню... кофе попей.

То есть меня побыстрее сплавить, чтобы я не разводила тут особые строгости. Пошла я на кухню, кофе попила. Не стала маме перечить. В какой-то редкий раз, уже к концу ее жизни, не стала перечить.

Милая моя мамочка, сколько бы я для тебя сегодня елок нарядила в любое время года, чтобы только посидеть с тобой рядом...

Лежала как-то ночью без сна, про своих думала. Что же это такое? Маминых родителей немцы расстреляли, когда им было немногим за сорок. Папин отец, мой дедушка, умер в нищете, страдал ногами. Денег на лекарства не было. Сам отец упал, чертыхаясь, в коридоре. Мама умерла от инсульта. Сестра ушла не крещенная.

Разозлилась я. Нет, думаю, я вас всех устрою! Дедушку Василия, что из Тифлиса, одела во все чистое, подарила ему виноградник – все в мыслях, конечно, – посадила на крыльце на солнышко, дала в руки трубку, табак курить ароматный, с вишневой косточкой.

Мамину родню – старокрымских – освободили у меня партизаны. Ворвались партизаны во двор симферопольской тюрьмы и всех немцев на мотоциклетках постреляли. Распахнулись ворота тюрьмы, и выходят из ворот бабушка и дедушка. Бледные. На ногах плохо стоят, ослабли, но улыбаются. Друг за дружку держатся.

Отца устроила в Зал Славы, наподобие канадского хоккейного. Сначала – в президиум под знамена тамадой, потом пустила его между рядов ходить, дегустировать «Киндзмараули» номер пять.

Мамочка брови выщипывает – сколько-то волосков у себя, сколько-то на своей чернобурке. Напевает «Голубку», в Большой театр собирается.

Так у меня славно все получилось, все довольные. Только сестру свою нигде не вижу. Но чувствую, что надо брать посох, котомку дорожную, клубок – пред собой, и идти вызволять сестру. Так оставлять не годится. Но пока еще не пошла...

В свое время тверской купец Афанасий Никитин ходил за три моря в Индию, и хождение его продолжалось более четырех лет.

«Записал я здесь про свое грешное хождение за три моря: первое море – Дербентское, дарья Хвалисская, второе море – Индийское, дарья Гундустанская, третье море – Черное, дарья Стамбульская».

На обратном пути: «Божией милостью дошел я до третьего моря – Черного, что по-персидски дарья Стамбульская. С попутным ветром шли морем десять дней...

Море перешли, да занесло нас к Балаклаве, и оттуда пошли в Гурзуф, и стояли мы там пять дней. Божиею милостью пришел я в Кафу».

Кафу, то есть Феодосию, откуда Афанасий пошел на север, но, не дойдя до Смоленска, умер, отдав записки купцам, а через них они попали к дьяку великого князя.

Феодосия – морской торговый порт. В ясную погоду с его маяка, говорят, Турция видна.

И привел Господь мне, грешной, в конце восьмидесятых плыть в страны – турецкую и греческую – дарьей Стамбульской, но не из Феодосии, а из Одессы.

Сижу я в граде Москве, улыбаюсь, по бульварам гуляю, в Третьяковскую галерею захожу, но не просто так – перенимаю выражение лица у Незнакомки Крамского, чтобы именно так мне на мужчин глядеть. Как-то в обед, только холодильник распахнула, чтобы заглянуть в него, что я там могу обнаружить, звонок телефонный, по интенсивности узнаю междугородний. Подружка из Одессы, прямо захлебывается: «Наталья, чтоб мне так жить, круиз в полцены, льготный, для своих: Одесса – Стамбул – Пирей. Пять дней, все включено. Срочно выезжай!» И уже послезавтра после обеда отходит их какой-то то ли двухведерный, то ли трехпалубный главный пароход. И стоил тот круиз, как сейчас помню, сто десять долларов.

Не знаю, как во времена Афанасия Никитина, но у нас о ту пору в нашей Русской земле доллары не водились. А те, у кого они водились, давно уже сидели по тюрьмам за спекуляцию валютой. Но у меня доллары были, немного, конечно. Я язык знаю. Не греческий, но латинский, то есть итальянский. И работала с первыми любопытными Буратино, которые в конце восьмидесятых как раз начали совать к нам нос, наивно полагая, что за этой тяжелой дверцей, именно здесь волшебную страну и обнаружат. И на переговорах о создании совместных советско-итальянских взаимовыгодных предприятий с разрешением всех споров в Женеве эти доллары честно заработала. Держала их на тот случай – а вдруг откроется у нас магазин со свободной продажей достойных товаров на доллары или вдруг попаду я за границу? И была у меня мечта купить шубку. И вот вам, пожалуйста, привел Господь. Приглашение в международный круиз, то есть за границу, и даже не в одну, а в целых две.

Подхватилась я, долго не думая, подставила табуретку, чтобы дотянуться до антресоли, стащила вниз две дорожные сумки, вытряхнула, что в них было, сложила свое, на будни и на дискотеку, – и прямиком на Киевский вокзал. Поездом в Одессу – меньше суток. Встретили меня одесситы тепло, расцеловались, пропустили на посошок – и за плечико уже в зону досмотра подталкивают. Нервозность на таможне, сознаюсь, проявила, но внутреннюю. Одну стодолларовую бумажку, из тех, что сверх положенного разрешенного, в крохотную узкую полосочку сложила, как шпаргалку (слышала, что турки любые доллары охотно берут, и мятые, и грязные), и в маленький карманчик в джинсах утопила. Но внешне проявляю полную безмятежность. Молнии на сумках сама расстегиваю, демонстрирую полную лояльность.

И вот я уже на палубе, вот мы уже и плывем. Волны большие, но и теплоход большой. В барах коктейли разноцветные с соломинкой, с включением «Шартреза» и «Кампари», в кинозале «Дикую орхидею» демонстрируют. Пахнет заграницей, ух, как пахнет. Утром в шезлонгах на верхней палубе загораем. Вечером на нижней в сауне шлаки гоняем. В сауне же я и подружками обзавелась. Договорились мы в Турции поодиночке не ходить. Было нам такое предупреждение – лучше ходить группками, особенно женщинам. И мы уже примерно знаем, кто что нацелил в Стамбуле прикупить, а что в Пирее, в Греции, значит.