Герберт Уэллс - Отец Кристины-Альберты

В субботу он приехал главным образом для того, чтобы заняться Саргоном. Он поднимался к нему и подолгу с ним разговаривал. Он «лечил» Саргона. Он поднимался к Саргону не для того, чтобы поговорить с ним, как мужчина с мужчиной — как говорил он с ним, Бобби. Он поднимался, чтобы, так сказать, заниматься с Саргоном психологическим джиу-джитсу, чтобы поразмять его, придать иной ход его мыслям. Дивайзис был внушителен сам по себе, но куда более внушительным, как знамение. Он, как ни посмотреть, выглядел предшественником, крайне энергичным предшественником (они все были предшественниками!) нового типа человеческих взаимоотношений. Отношений без тактичных умолчаний, без мощного накопления эмоций из-за страстей, от которых уклонились, из-за всего, что осталось несказанным. Так чудилось Бобби, который понятия не имел, от сколького эти люди уклоняются и сколько подавляют. Ему казалось, что мысли и слова Кристины-Альберты предстают в полной наготе, точно толпы в какой-нибудь жуткой утопии Уэллса. И он вспоминал об огромной неощутимой сети «взаимопонимания», которую они с Тесси сплели между собой.

— Новые люди! — прошептал он и посмотрел прямо в лицо новому дому Пола Лэмбоуна. Для него они были ошеломляюще новыми, удивительнейшим открытием. Война, понял он, истощила его, оставила слишком усталым, чтобы он был способен замечать новое. Он принадлежал к неисчислимому множеству тех, кто вышел из войны, ожидая возвращения в очевидное, банальное, старомодное тысячелетнее царство, и излил свое разочарование в утверждениях, что не произошло ничего, кроме опустошений и обнищания. Вначале они были слишком переутомлены, чтобы заметить что-нибудь еще. Но вот теперь Бобби по-настоящему понял, что Европейский мир двигался вперед все быстрее и быстрее после того, как в 1914 году рухнул вооруженный нейтралитет, и появились новые типы людей, новый образ мышления, новые идеи, новые реакции, новые морали, новые образы жизни. Он обнаружил, что находится в волне нового века — нового века, который наступает так быстро, что не было времени убрать понятия и институты прошлого века. Их не опрокинули, не отменили, не преодолели — их попросту игнорировали. Вот почему оказалось возможным прожить около года, не замечая, как кардинально все меняется.

«Новые люди». Относится ли это к Саргону? Точно комната Саргона — два окна между выступами. И Саргон тоже вырвался из установленного порядка взаимоотношений в нечто новое? В чем заключалось истинное значение нелепого человечка с его дурацкой картой мира и еще более дурацкой звездной картой, который хотел быть Владыкой Земли?

Когда Бобби пришел обсудить это с Саргоном, ему показалось, что Дивайзис разъял человечка на части и преподнес ему разрозненные его кусочки. В понедельник Дивайзис уехал в Лондон и забрал туда Кристину-Альберту в своем прокатном автомобиле, однако Лэмбоун попросил Бобби остаться на день-другой, чтобы развлекать больного. Сам он, насколько понял Бобби, намеревался остаться в Удиморе по крайней мере на неделю, чтобы поработать. Бобби проводил Кристину-Альберту, раздумывал о ней около часа, затем остаток утра посвятил Тетушке Сюзанне, а день — Саргону. И Саргон, которому стало заметно лучше, сидел, опираясь на две подушки и обсуждал свою разъятость.

— Ничуть не устал, — сказал Саргон. — Я теперь принимаю тонизирующее средство. Каждые два часа. — Несколько секунд он что-то взвешивал, а потом спросил: — Но кто такой этот мистер Пол Лэмбоун? Очень радушно с его стороны пригласить нас. Очень. (Кха-кха)… Он ваш друг?

— Он известный писатель, друг Кристины-Альберты.

— У нее столько друзей! Как у всей нынешней молодежи. А что такое этот доктор Дивайзис?

— Специалист по нервным расстройствам, и с ним проконсультировались… проконсультировались о том, как забрать вас из этого… места.

— Специалист по нервным расстройствам. Он замечательный собеседник. Весьма умный и (кха-кха) чуткий. У меня странное ощущение, что где-то, когда-то, каким-то образом я с ним уже встречался. В этой жизни… или в какой-нибудь другой. Все это крайне смутно, а у него, как будто, нет сходных воспоминаний. Да. Возможно, какое-то совпадение.

Бобби не придал совпадению никакого значения.

Саргон на несколько секунд закрыл глаза.

— Мы беседовали о том, что мне пришлось пережить последнее время.

— Вполне понятно, — сказал Бобби, чтобы помочь ему.

— С моей личностью произошла значительная путаница. Теперь такое случается много чаще чем прежде. Большую часть моей жизни я считал себя человеком, которого звали Альберт-Эдвард Примби, ограниченным человеком, весьма ограниченным. Затем меня озарило. Я начал понимать, что на самом деле никто не может быть таким вот Альбертом-Эдвардом Примби. И я начал искать себя. У меня была причина… объяснять было бы слишком долго… что я Саргон Первый, великий шумер, основатель первой Империи в мире. Потом… потом случилось несчастье. Вам кое-что об этом известно. Я попытался взять скипетр… как-то к вечеру… в Холборне… опрометчиво. Крайне тяжелые последствия. Меня отправили в это место. Да. Я был совсем разбит. Унижения. Тяготы. Настоящая… нечистота. Меня взяло сомнение: что, если я все-таки всего лишь этот маленький Примби. Заяц в человеческом облике. Моя вера поколебалась. Признаюсь, она поколебалась.

На несколько секундой погрузился в тягостные размышления.

Затем успокаивающе погладил Бобби по запястью.

— Я действительно Саргон, — сказал он. — Беседа с вашим другом Дивайзисом заметно прояснила мои мысли. Я действительно Саргон, но в ином смысле, чем мне казалось. Примби был, как я и предполагал, случайной личиной. Но… — Маленькое личико сморщилось от интеллектуальных усилий. — Я не Саргон, исключающий всех других. Вы… вероятно, вы еще не пробудились, но вы тоже Саргон. В наших жилах его кровь. Мы сонаследники. Понять это нетрудно. Саргон, требования царского сана. Естественно, много жен. Политическая… биологическая необходимость. Многочисленные отпрыски. Ну, и они… преимущества положения… много детей. Следующее поколение — еще больше. Как гигантский расширяющийся луч интеллектуальной и нравственной силы. Это можно доказать… доказать математически. Доктор Дивайзис и я… мы рассчитали это на листке бумаги. Мы все происходим от Саргона, как мы все происходим от Цезаря… ну, как почти все англичане и американцы происходят от Вильгельма Завоевателя. Мало кто осознает это. Немножко арифметики… и все ясно. Задолго до христианской эры кровь Саргона распределилась между всем человечеством. А его традиции — тем более. Мы все наследуем. И не только от него, но от всех великих монархов, благородных завоевателей. От всех смелых и красивых женщин. От всех государственных мужей, изобретателей, творцов. Если не прямо от них, то от их отцов и матерей. Все лучшее вино прошлого — в моих жилах. А я думал, что я всего лишь Альберт-Эдвард Примби! И в Вудфорд-Уэллсе я чуть не каждый день совершал глупую прогулку с шестипенсовиком в кармане на расходы, потому что мне совершенно нечего было делать! Двадцать лет. Невозможно поверить.