Джейми Форд - Отель на перекрестке радости и горечи

Когда Кейко спросила: «Как наш старый квартал, до сих пор пустует?» — Генри ответил лишь, что все переменилось. Открылись новые фирмы, въехали новые люди. Но Кейко, видимо, поняла. Никого не интересовала судьба бывшего Нихонмати. Даже с Чеза вскоре сняли обвинение в мародерстве. Генри придержал эту новость при себе, зато рассказал о музыкальной жизни Саут-Джексон-стрит. О том, что Оскар Холден вновь заправляет в клубе «Черный лось», а Шелдон опять играет у него в ансамбле и даже исполняет соло. Жизнь не стоит на месте. Соединенные Штаты близки к победе. Поговаривали, что к Рождеству кончится война в Европе, а следом за ней и на Тихом океане. И тогда, наверное, Кейко вернется домой. Вот только куда? Неизвестно. Но он дождется ее.

Дома Генри был подчеркнуто вежлив с матерью, которая считала его теперь главой — ему исполнилось пятнадцать, и он уже зарабатывал. Генри устроился на полдня в кафе-гриль, но был уверен, что польза от его работы невелика. Сверстники прибавляли себе лет и уходили в армию, на фронт. Впрочем, лучше помогать так, чем никак. Вопреки желанию матери и воле отца, Генри никуда не уехал — учебу в Китае пришлось отложить. Он обещал дождаться Кейко и слово сдержит, сколько бы ни пришлось ждать.

Отец с ним по-прежнему не разговаривал. Впрочем, слова вообще давались ему теперь с трудом. Он пережил второй удар, менее тяжелый, и после него совсем замолчал. Но мать, как и прежде, включала приемник возле отцовской кровати, когда передавали репортажи о боях на Филиппинах или на Окинаве. Каждая битва на Тихом океане приближала будущее вторжение в Японию — нелегкая задача, поскольку премьер Судзуки поклялся, что Япония скорее погибнет, чем капитулирует. После выпуска новостей мать читала отцу газету, отчитывалась о сборе средств в благотворительных обществах, которых в китайском квартале было немало. Рассказывала, как Гоминьдан основал представительство, где печатали и распространяли китайскую символику и снабжали деньгами и оружием отряды, сражавшиеся в Китае.

Иногда Генри садился у кровати и говорил с отцом, не надеясь, что тот ответит. Отец даже не смотрел в его сторону, но не слышать он не мог. Наверняка слушал, у него не хватило бы сил отгородиться по собственной воле. И Генри говорил вполголоса, а отец… как всегда, повернувшись к окну, хранил безразличный вид.

— Я сегодня встретил Чеза Престона. Помнишь, он заходил к нам несколько лет назад, с отцом.

Отец не шевельнулся.

— Его отец просил тебя помочь с покупкой пустых зданий — тех, откуда выехали японцы, помнишь?

Ничего.

— Чез сказал, они скупают все, что осталось в Нихонмати, — может быть, даже Северный отель. А то и «Панаму».

Даже немощный и бессловесный, отец Генри все равно имел влияние в китайском обществе «Пин Кхун» и в Китайской торговой палате. Болезнь лишь прибавила ему уважения в кругах, где принято чтить тех, кто отдал столько сил общему делу. Отец Генри собрал немалые средства на поддержку военной экономики, и к его мнению по-прежнему прислушивались. Генри не раз видел, как к отцу приходили местные предприниматели и спрашивали согласия на новшества в квартале.

— Как по-твоему, семье Чеза — Престонам — не позволят купить «Панаму»?

Генри надеялся, что до возвращения Кейко отель не продадут. А если все-таки продадут, то китайцам. Но увы, мало у кого из них хватило бы денег на серьезное предложение.

Генри пристально смотрел на отца: тот повернулся и впервые за долгие месяцы встретился с ним взглядом. Генри все понял. Понял прежде, чем у отца хватило сил на кривую усмешку. Что-то затевается. «Панаму» продадут.

Генри не знал, что и думать. Он ждал Кейко два с лишним года, любил ее. Он готов был ждать и дольше, если надо. При этом он мечтал, чтобы она вернулась сюда не ради него одного — пусть уцелеет хотя бы часть ее прошлого, ее детства. Пусть сохранится хоть что-то из того, что рисовала она в альбоме.

После завтрака Генри помог маме занести с улицы высушенное белье, а потом устроился у старенького приемника и включил эстрадный концерт — вместо новостей, которые всегда слушал отец. Мама ввезла отца в гостиную и поставила каталку рядом с креслом, где он раньше любил посидеть с газетой. В волосах у нее был цветок — свежий гемантус, который Генри купил на рынке.

— Включи папины новости, — попросила мама по-кантонски.

Генри лишь приглушил звук, а потом с резким щелчком выключил приемник.

— Мне нужно с ним поговорить. О важном, ты не против?

Мать всплеснула руками и вышла из комнаты. Она всегда считала их односторонние беседы пустой тратой времени.

Генри почудилось, будто неподвижное лицо на миг дрогнуло в досадливой гримасе — словно перед ним не сын, а сборщик налогов или засидевшийся гость.

— Потом я включу новости. Сначала давай поговорим.

Генри достал из кармана давний билет от Китайской пароходной компании. Он помолчал, будто ставя точку в их испорченных отношениях.

— Я поеду. — Слова повисли в воздухе. Генри не понимал, услышал ли его отец. Он поднес к нему поближе конверт с билетом. — Я сказал — поеду.

Отец посмотрел на него.

Генри теперь не имел ничего против того, чтобы поехать в Китай и закончить там школу. Он стал старше, и пробудет он в Китае не больше двух лет. Отправиться пароходом за океан, где ничто не напоминает о Кейко, и начать жизнь заново — все-таки лучше, чем уныло слоняться по Саут-Кинг.

И все же в душе все восставало против того, чтобы подчиниться отцу. Склонить голову перед его упрямством и нетерпимостью. Однако чем больше Генри думал, тем больше убеждался, что на самом деле все к лучшему.

— Я поеду, но при одном условии.

Теперь во взгляде отца отчетливо читалось напряженное внимание.

— Я знаю, что отель «Панама» продается. И знаю, кто хочет его купить. А ты почетный член здешних обществ, твое слово по-прежнему много значит. — Генри перевел дух. — Если ты сумеешь помешать продаже, я сделаю, как ты хочешь, поеду в Китай. Доучусь здесь до конца года, а в августе — пароходом в Кантон. — Генри вгляделся в неподвижное лицо отца. — Я поеду.

Лежавшая на коленях рука отца мелко затряслась, губы задрожали и с трудом вытолкнули слова, которых Генри не слышал много лет. Тох чэ — спасибо. А следом, едва слышное: «Зачем?»

— Не за что меня благодарить, — ответил по-китайски Генри. — Я это сделаю не для тебя, а для той девочки, которую ты так ненавидел. Ты получил что хотел. Исполни теперь и мое желание. Пусть отель останется как есть. Ничей.

Генри и сам не знал, зачем ему это надо. Или знал? Для него отель был живым воспоминанием, а отец хотел, чтобы отеля не стало, и, если его уберечь, это уравновесило бы чаши весов. Генри поедет в Китай, начнет новую жизнь. И может быть, если отель уцелеет, новая жизнь начнется и в Нихонмати. Не для него. И не для Кейко. Но должно же быть то, с чего кто-то сможет начать. Когда-нибудь в будущем. После войны. Время сотрет воспоминания о них с Кейко, и радостные и горькие, а отель сохранится. Останется на этом перекрестке горечи и радости.