Ёко Огава - Отель «Ирис»

– Пойдем в «Ирис»! – предложила я, но он не мог ничего ответить: его кулон был зажат между нашими грудями.

Я провела племянника в отель вместе с дну мя семьями туристов, приехавшими на автобусе. Это была опасная авантюра. Он держался спокойно, как немой молодой человек, приехавший рисовать этюды. Я поселила отдыхающих в 201-й и 305-й номера, а ему выдала ключи от номера 202. В регистрационной книге под этим номером всегда было написано красным: «Заказ отменяется». Это был тот самый номер, который снимал переводчик в ночь скандала с проституткой.

Возбужденные дети носились по коридору, издавая радостные вопли, а взрослые на них прикрикивали. Несколько человек, разложив на полу фойе план города, изучали его, пытаясь выяснить, где находится ресторан. В такой суматохе я без труда смогла провести племянника в комнату.

Не только дыхание, абсолютно все у него было иным, чему переводчика. Он не связывал меня и не бил. Он не отдавал никаких приказаний. Он обращался со мной совсем иначе. Его широкая грудь мешала мне дышать, а пальцы, словно рисуя иероглифы, скользили по моему телу; его бедра были плотно прижаты к моим ягодицам. Кровать поскрипывала. Я волновалась, не слышен ли этот звук снизу, настолько он был громким. В комнате над нами кто-то полоскал горло. Зазвенел колокольчик над входной дверью. Юноша был распаленным. Его жара было достаточно, чтобы заполнить меня целиком. Когда он издал крик, я поняла, что он кончил. Это был настоящий крик. Вопль новорожденного, долгое время проведшего в утробе матери, сорвался с его губ.

– Ты не покажешь мне свой язык? – спросила я. – Я хочу видеть язык, который у тебя удалили.

Юноша надел футболку и брюки, брошенные на соседнюю кровать, после чего повесил на шею кулон.

«Зачем?»

– Просто так.

Он притянул меня к себе за плечи и широко разинул рот.

Внутри царил полный мрак. У него действительно не было языка. Вместо него зияла только черная пещера. Я долго вглядывалась, но там был только густой мрак, от которого у меня закружилась голова.

И тут из фойе раздался раздраженный крик:

– Мари! Мари, где тебя носит?

Это была моя мать. Затем послышался торопливый топот ног, поднимающихся по лестнице.

Я немедленно убрала блокнот для эскизов и коробку с красками, после чего затащила племянника в шкаф, где мы оба спрятались. Я крепко прижалась к юноше всем телом.

Мать постучала в дверь соседнего номера 201.

– Я пришла сменить вам покрывала.

Затем она остановилась перед дверью номера 202, достала из кармана передника связку ключей, выбрала нужный и вставила его в замочную скважину.

Сердце мое бешено заколотилось, дышать стало тяжело. Как в детстве, когда я пряталась в комнате для гостей. Мне было так же душно, как когда переводчик скрутил шарфом мою шею. В шкафу стоял запах нафталина, и глаза у меня стали слезиться.

Мать осмотрела комнату. Прошла мимо шкафа, проверила, закрыто ли окно, задернула занавески. Мне было страшно, и я почему-то не решалась посмотреть через щель – из опасения, что она может нас обнаружить. Пол подрагивал при каждом движении ее могучих ног. Я перепуталась. Меня пугало все: то, что мать нас обнаружит; и то, что я соблазнила племянника; и то, что он делал со мной; и то, что переводчик об этом даже не подозревал.

Мать опустила руку на ту кровать, где совсем недавно лежали мы, разгладила складки на покрывале. Ее пальцы подползли к ночному столику, на который племянник клал свой кулон, чтобы проверить, не запылился ли он. Я с тревогой думала: а не осталось ли на нем еще тепла моего тела? Мне было даже страшно представить, что на столик мог упасть один из моих волосков. Одного волоска было бы достаточно, чтобы мать поняла, что здесь была я.

Биение наших сердец слилось воедино. Дыхание племянника увлажняло мне мочку уха. В его волосах еще ощущался запах моря. Мама еще раз осмотрела комнату, дабы убедиться, что она ничего не забыла, после чего вышла, прищелкнув языком, и вскоре шаги ее стихли.

И вдруг силы оставили меня, и я присела на корточки. Потом рухнула, соскользнув по его рукам. Света, проникавшего через дверную щель, было недостаточно, и внутренность дверного шкафа казалась еще более темной. Подняв к племяннику глаза, я различала только смутный силуэт, но не могла рассмотреть ни выражения его лица, ни его пальцев. У меня создалось такое ощущение, что каждый раз, когда я моргаю, юноша еще больше погружается в темноту.

Мне казалось, что я заблудилась во мраке, таящемся в глубинах его души. Я провалилась во влажную и тепловатую пещеру, в которую не проникали ни свет, ни звуки, – туда, где у него еще был язык, когда его на платформе крепко прижимала к себе тетя.

На следующее утро, как и предполагалось, племянник покинул остров Ф. На прощание он мне не сказал ни слова и не оставил никакого послания.

У меня теплилась слабая надежда, что по пути от причала до автобуса он, возможно, пройдет мимо «Ириса». После того как мы поспешно выбрались из шкафа, у нас не было времени обменяться даже единственным словом, ведь мы собирали вещи, торопясь, чтобы нас не застала врасплох мать.

Но мои надежды не оправдались. В полдень в холле отеля «Ирис» появились только пожилая супружеская пара, сделавшая заказ три месяца назад, и продавец пропитанных химическим раствором салфеток для удаления пыли. И вот уже ушел последний автобус, а число листочков с записями в моем кармане не увеличилось. Остались только мы вдвоем: переводчик и я.

Город окутала какая-то странная тишина. Отдыхающих на пляже было мало. Были видны только чайки и террасы ресторана, пустые даже в полдень. Казалось, что все ушли в отпуск: продавцы входных билетов в разрушенный замок, люди, выдававшие напрокат лодки, продавцы колотого льда с сиропом, таксисты, обслуживавшие туристов. Хотя сезон еще был в разгаре, некоторые торговцы сувенирами начали закрывать свои лавочки. Освещавшее побережье солнце казалось тем более ослепительным, чем меньше там оставалось отдыхающих.

Тот день выдался удивительно облачным. Хотя был только полдень, могло показаться, что скоро наступят сумерки. Солнца совсем не было видно, небо закрывали наслаивающиеся одна на другую тучи серо-синего цвета. Точно в такой же цвет окрасилось и море.

Этот цвет навевал на людей мрачное настpoение. Его можно было назвать скорее чистым, чем красивым. Он заливал собой весь окрестный пейзаж и колыхался, как дыхание. Небо проглядывало только узким, длинным поясом, просматриваясь на линии горизонта, но казалось, что оно тоже скоро исчезнет под напором надвигающихся туч. Сидевшая на скале чайка подняла голову и тревожно посмотрела вверх, словно не решалась взлететь.