Генри Лоусон - Рассказы • Девяностые годы

Маршалл предложил толпе разойтись, а более благоразумных старателей просил помочь ему предотвратить беспорядки, иначе эта трагикомедия, за которую главную ответственность несут газеты, напечатавшие непроверенные сведения, грозила затянуться.

И вот обезумевшая, буйная толпа неожиданно быстро откликнулась на его речь. Люди поверили Джону Маршаллу и начали расходиться. Это спасло многих от участия в самовольной расправе с Мак-Кэном и, может быть, от нападения на самого Маршалла.

Правда, кое у кого еще вырывались негодующие возгласы, но они уже были обращены к редакции газеты, куда и направилась толпа. Однако полиция очутилась там раньше, и, кроме разбитых окон, особого ущерба нанесено не было.

На рассвете следующего дня Мак-Кэн скрылся.

Моррис дождался в Кулгарди заключительного акта этой трагикомедии. Последняя партия старателей, возвращаясь из безуспешной разведки на Южных Массивах, вошла в Кулгарди с чучелом Мак-Кэна, болтающимся на виселице.

Старатели, все еще слонявшиеся по городу, быстро построились и, примкнув к шествию, снова направились к редакции. Чучело облили керосином и подожгли под брань и проклятия по адресу газеты и всех газетчиков вообще. Потом горящее чучело швырнули в легкое деревянное строение.

Так закончился этот «поход Мак-Кэна». Многие старатели побросали свои участки и ушли за сотни миль, даром потеряв деньги и время, и чуть не умерли от жажды и голода, обшаривая местность. И все это потому, что газеты раздули болтовню пьяного человека, хваставшего, что он знает тайну богатого месторождения, которого не существовало.

— Не удивительно, что старатели жаждут крови тех, кто виновен в дутом походе, — угрюмо сказал Моррис. — Бывают случаи, когда лавочники и трактирщики нарочно распускают такие слухи: ведь поход выгоден для их торговли. Но я надеюсь, Салли, что мне никогда больше не придется быть в толпе обманутых старателей. Я так же способен был убить обманщика, как и все остальные.

Проходили месяцы. Стояла сухая, нестерпимая жара, стальное небо излучало ослепительно белый свет, проносились пылевые бури. Ночью нечем было дышать.

Весь день лагерь поблескивал в струящемся зное; горячий воздух трепетал над железными крышами и белыми оштукатуренными стенами. Красная пыль дымилась на дорогах, окутывая медлительные караваны верблюдов. Повозки то и дело останавливались: викторийские ломовые лошади, крупные, выносливые, едва дотягивали до места после долгого пути из Южного Креста. Местные лошадки легче справлялись со своим грузом, а ослиные упряжки, вытянувшись вереницей в пятьдесят голов, медленно, но упорно двигались вперед, преодолевая пространства в сотни миль на своем пути к дальним лагерям.

Тучи красной пыли висели над участками, где немногие старатели все еще продували золотой песок. От зари до зари с унылым однообразием раздавалось грохотание и звон в разработках вдоль кряжа; впрочем, из-за нехватки воды были сделаны некоторые послабления в правилах, и многие держатели участков — рудокопы и разведчики — уехали на побережье. Только те, кто уже привык к зною или не имел возможности перебраться на юг, оставались на своих участках и работали, стиснув зубы, обливаясь потом и проклиная беспощадное солнце.

Мужчины говорили, что ничего иного не остается, как терпеть этот зной, по возможности сохраняя веселое настроение, и Салли понимала, что и для нее нет другого выхода. Она не сомневалась в своей выносливости. Если Моррис, работая, может выдержать такую жару, то она тем более. В конце концов, говорила себе Салли, ведь она же здешняя, здесь она родилась и выросла, так же как и местные лошадки, выросшие в зарослях; недаром возчик Джек Первый Сорт клялся, что лучше их никто не бежит по дорогам в летнюю жару.

Итак, она делала свое дело, притворяясь, что по-прежнему весела и довольна, твердо решив поддерживать бодрость духа не только в себе, но и в мужчинах, когда они заходили к ней, хотя подчас в эти месяцы вся жизнь сводилась к томлению по глотку свежего воздуха и мучительному страху перед тающим запасом воды и пищи; все жили сегодняшним днем, стараясь не думать о будущем, в иссушающем зное и нестерпимом сиянии солнца, щеголяя друг перед другом мужеством и стойкостью.

Но от недостатка воды и свежей пищи люди заболевали. На руках и ногах появлялись гноящиеся язвы, глаза, засоренные песком, краснели и опухали. Свирепствовал тиф. Каждый день приходили вести о том, что такой-то валяется в тифу в своей палатке, а такой-то умер в хибарке из дерюги и жести, носившей громкое название больницы.

Не лучше обстояло дело и в Кулгарди, в казенной больнице, где хотя и имелись две обученные сиделки, но самое помещение все еще состояло из нескольких холщовых палаток, сквозь стены которых проникала пыль и где над больными носились тучами мухи. Каждый день кого-нибудь хоронили, и кладбище было в ужасном состоянии; запах стоял нестерпимый, наспех засыпанные могилы то и дело проваливались.

Из зарослей несло вонью человеческих и конских нечистот. Всюду кишели мухи, заражая воду и пищу. В эпидемии тифа винили афганцев и верблюдов, грязь и мух. Каждый боялся заразиться. Была сделана попытка очистить местность вокруг лагерей, улучшить условия в больнице и привести в порядок кладбище.

В Хэннане дорога на кладбище вела через заросли, и люди мрачно шутили, что покойник может заблудиться. Лошади едва переставляли ноги и зачастую простаивали по нескольку часов на солнцепеке, пока старатели рыли могилу для своего товарища.

— А вы слышали историю о трупе, который исчез? — спросил однажды вечером Динни.

— Брось, Динни, это, наверно, одна из выдумок Смайлера, — заметил Тупая Кирка.

— Может быть и так, — согласился Динни. — Я-то слышал об этом от одного парня, он говорит, что товарищ его брата рассказал Смайлеру о том, как ребята хоронили старика Бобби Мофлина. Но Смайлер все перепутал. Дело, видимо, обстояло так: товарищи Бобби решили, что он умер, выправили свидетельство о смерти и достали гроб. Но так как они были новичками в этом деле, то плохо заколотили гроб. По дороге на кладбище им попался трактир, и они решили, что стаканчик вина не повредит. Друзья пропустили не один, а несколько стаканчиков, и когда вернулись к тачке, на которой оставили гроб под жгучими лучами солнца, оказалось, что тело исчезло. У них волосы встали дыбом!

Они никак не могли решить, черт ли утащил Бобби или гробовщик, которому не заплатили за гроб. Но они вовсе не заявляли в полицию, как уверяет Смайлер, и не печатали в «Горняке» объявление: «Потерян, похищен или сбежал труп человека тощей комплекции, более или менее умершего». Просто они нашли Бобби в палатке возле трактира, и в нем оказалось достаточно жизни, чтобы выпить с ними. «За упокой души Роберта Мофлина, — сказал он, — мир праху его».