Генри Лоусон - Рассказы • Девяностые годы

Лавочники и трактирщики, погонщики и подрядчики, не говоря уже о рудокопах и старателях, — словом, все, чье существование зависело от развития выросших среди пустыни приисковых городов, были возмущены тем, как политические заправилы Юга, пренебрегая их интересами, стремились прибрать к рукам всю золотую промышленность страны. Старатели и рудокопы первыми открыли далекие неисследованные области и принесли богатство стоявшему на краю банкротства штату. Уже многие говорили о том, что прииски должны участвовать в управлении страной соответственно своему экономическому значению и численности населения.

На собраниях и митингах протеста против нового закона все чаще стал подниматься вопрос о том, что население приисков ущемлено в своих избирательных правах. Выдвигались требования о расширении избирательного закона, перераспределении мандатов, прямом представительстве от рабочих в парламенте и об оплате членов парламента. Динни выступал то на одном, то на другом из этих митингов.

— Тринадцать избирательных округов, — говорил он, — посылают в парламент тринадцать своих представителей; а избирателей в этих округах в три с лишним раза меньше, чем в одном Калгурли или Боулдере.

— В двух северо-западных округах всего-навсего сто пятьдесят человек избирателей, — говорил Мэллоки О’Дуайр. — Но зато скота там — тысячи голов. И эти округа имеют двух представителей в парламенте — точно так же, как Боулдер и Калгурли, где шесть тысяч избирателей, но всего только две коровы и один вол на всю округу.

— Кто считается с населением приисков? Вот скот в Кимберли — это другое дело! — заявил Динни на одном из собраний. — Похоже, что законы для нас пишут быки и коровы. Так не мудрено, если правительство всячески притесняет старателей. Но мы, я полагаю, не станем этого терпеть. Правильно говорит Мэллоки О’Дуайр: «Мы требуем самоуправления для наших приисков!»

Новый закон о добыче золота, изданный сэром Джоном Форрестом, привел к совершенно неожиданным для него самого и весьма серьезным политическим последствиям: требование расширенного представительства в парламенте переросло в мощное движение за отделение приисков от южных областей и за выход из-под юрисдикции правительства Форреста.

Уже много лет мечта об объединении всей Австралии в единое национальное государство жила в сердцах людей, любивших свою страну. Все больше голосов раздавалось за объединение независимых друг от друга штатов в федерацию. На съезде представителей всех штатов было принято решение — поддержать идею создания федерации. Когда в Новом Южном Уэльсе население высказалось в пользу федерации, сэр Джон Форрест пообещал провести референдум и среди населения Западной Австралии. Однако он всеми силами противился созданию федерации и под тем или иным предлогом оттягивал проведение референдума.

Все понимали, что за этим крылось стремление консервативного меньшинства — крупных землевладельцев Запада — удержать в своих руках контроль над вновь открытыми природными богатствами страны. Такая перспектива никак не улыбалась населению приисков. Оно высказалось за федерацию и объявило сэра Джона изменником, предающим национальные интересы Австралии. Мысль о выделении приисков в самостоятельный штат и включении его в состав федерации сразу пустила глубокие корни и получила самую широкую поддержку населения.

По мере того как борьба старателей за свои права ширилась и ожесточалась, Салли все больше и больше втягивалась в эту борьбу. Она посещала митинги и собрания, во время демонстраций выходила на улицу вместе с детьми и громко приветствовала проходивших демонстрантов. Она кормила у себя многих старателей и без устали ходила по городу, собирая среди лавочников и трактирщиков деньги для семей заключенных. Моррис никак не мог понять, почему Салли с таким жаром отдается этому делу, и нередко выражал свое недовольство.

— Какого черта ты принимаешь так близко к сердцу всю эту историю? — ворчал он.

— Что ты хочешь сказать? — накидывалась на него Салли. — По-твоему, я должна сидеть сложа руки, когда кругом творится такое беззаконие и людей бросают в тюрьму ни за что ни про что?

— Не кричи на меня, — огрызался Моррис. — Я говорю только, что ты совсем извелась со всеми этими митингами и сборами денег, вот и все.

— Ах ты господи! — Салли очень устала, и ей трудно было говорить спокойно. — Разве эти люди не выручали меня, когда мне приходилось туго? Как же я могу теперь не помочь им, если это в моих силах? Да и притом они борются не только за себя, а и за всех нас, за всех, кто живет на приисках.

— Знаю, знаю, — буркнул Моррис. — Я помогаю старателям деньгами, и большего от нас не требуется.

— Нет, требуется! Все, что только в наших силах сделать, — все требуется, — горячо возразила Салли. — Динни говорит, что это низость и трусость — сидеть вот так, забившись в свою нору, и спокойно глядеть, как другие борются за тебя.

— То, что говорю я, не имеет для тебя, по-видимому, никакого значения. Важно только то, что говорит Динни.

— Не глупи, Моррис! — Салли ласково улыбнулась ему, стараясь загладить невольную обиду. — Ты же сам знаешь, что Динни прав.

Салли так горячо отдавалась борьбе старателей потому, что чувствовала то же, что и они, болела за них душой так же, как Динни. Их нужды были ее нуждами, как и всякого, кто добывал хлеб своим трудом.

Вместе с тем теперь Салли было легче отогнать от себя всякую мысль о Фриско. Все знали, что он выступает против старателей заодно с промышленниками и финансистами. Этого Салли не могла ему простить. Она ненавидела его теперь и ненавидела себя за то, что позволила ему целовать себя, за то, что отвечала на его поцелуи. Ее мучил стыд, словно она предалась врагу; что бы она ни делала для старателей, ей все казалось мало. Поэтому, когда заболел Пэдди Кеван, она самоотверженно ухаживала за ним, как ухаживала бы за любым из старателей в те дни.

Пэдди притащился к ней на веранду после одной из демонстраций и объявил, что у него болит живот. Не может ли миссис Гауг дать ему чего-нибудь? Салли дала ему лекарство. Пэдди прилег на топчан на задней веранде и уснул. Салли было жалко будить его. Она укрыла его одеялом и ушла к себе, но всю ночь ей слышалось сквозь сон, как Пэдди стонал и метался. Утром она нашла его на койке в бараке.

Салли сразу увидела, что ему очень плохо, хотя сам Пэдди уверял, что у него просто дизентерия; с ним уже так было не раз, и он знает, что это скоро пройдет.

— Все-таки тебе бы лучше лечь в больницу, Пэдди, — сказала Салли.

— Только не отправляйте меня в больницу, мэм, — взмолился Пэдди. — Я помру там, ей-богу, помру! Позвольте мне отлежаться здесь у вас; вот увидите, дня через два я уже буду на ногах.