Екатерина Шпиллер - Я Боюсь…

…Если отрешиться, не помнить о том, что… ну, обо всем, что так терзает меня без перерыва. И не может перестать, я ничего не могу поделать до тех пор, пока… Пока… В общем, лучше бы у меня не было дома, не было семьи, не было… близких. Эта испуганная мысль пробегает по краю сознания, и я ее гоню, гоню нещадно! Но я никогда уже не поскачу на одной ножке, не буду прыгать, танцевать и носиться по лужам. И вовсе не потому, что я взрослая… Я даже улыбаться перестану… уже перестала. Поэтому щенячье чувство восторга от ароматов и видов после прошедшей летней грозы сумело продержаться во мне минуты три, не больше. А потом снова навалилось то, что гирями висит на моих ногах, не давая прыгать и танцевать, булыжником лежит на моих плечах, не давая распрямиться и заставляя постоянно сутулиться, что занимает весь мой мозг и замещает все иные чувства… Это страх. Вполне конкретный страх. Можно назвать его страхом экзаменов – формально так оно и есть. Но по существу – это страх перед матерью, перед семьей, перед отчим (в первую очередь, материным) домом.

Вспоминаю, как приходило ощущение легкости, когда я представляла себе, что мне не надо идти домой, видеть этот привычный быт, родителей, свою комнату, которая с некоторых пор перестала быть убежищем от опасного мира. Чего же я боюсь? Я боюсь экзаменов. Кому-то смешно? Начало лето в юности – это вечная пора подобных испытаний, которые превращают мою жизнь в ад. И снова я ставлю мысленный эксперимент: у меня нет дома и родителей, но меня ждут все те же экзамены… Страх остается, но он ощутимо уменьшается! Настолько, что я вполне могу начать напевать песенку и, подтанцовывая в такт, элегантно огибать лужи. Но это – мысль-мгновение. Через секунду я возвращаюсь в реальность и снова тупо пялюсь в асфальт, забывая даже удивиться чистоте воды в луже, где переливчато отражаются стоящая рядом многоэтажка и деревья.

Помню устный экзамен по русскому языку в восьмом классе. Мне вообще нечего было бояться, я была абсолютной отличницей по этому предмету всегда, и давался он мне так же легко, как уроки пения в начальной школе. Естественно, меня обожала наша учительница по русскому и литературе. И вот она увидела меня в то утро.

– Что с тобой? – ахнула она.

– Н-н-н-н-нич-ч-ч-чего, – едва слышно прошелестела я.

– Так, все понятно, – строго сказала она. – Будешь сидеть в классе и успокаиваться. Пока не успокоишься, не будешь сдавать.

Напрасно я тянула руку, чтобы меня уже вызвали тащить билет. У меня была одна мечта: побыстрей отстреляться. Но добрая учительница, видимо, из самых лучших побуждений, решила дать мне возможность прийти в себя и успокоиться. Думала, так будет лучше…

В общем, тянуть билет меня пригласили часа через полтора. Я ответила на «отлично». Но чего мне это стоило! После испытания я шла домой на заплетающихся ногах, держась за заборы, деревья – за все, за что можно было схватиться. Сил не было никаких, голова кружилась и дико болела, в глазах стояли слезы и туман. Я «пересидела» в своем кошмарном ожидании. Я истратила весь внутренний жизненный ресурс, который, возможно, отпущен мне был на пару недель, а то и больше.

«Еще я боюсь учителей. Но я не постоянно их боюсь, а когда с ними сталкиваюсь. И школьных педагогов моих детей тоже боюсь, потому что они учителя. Мне даже самой смешно. Я же взрослая, а, идя на родительское собрание, вся трясусь. Вот зимой даже не ходила. Тогда я не смогла победить страх, что меня будут ругать. Учителя – это вообще отдельная история. Почему они позволяют себе издеваться над ребенком так, как издевались надо мной? Почему унижают, насмехаются? Ради чего? Чтобы школьник лучше учился? Нет… это они находят беззащитного ребенка, за которого родители не заступаются и унижают слабого».

«Самый мой страшный страх – атомная война. А «по-мелочи»: темнота, подъезды и лифты (после того, как педофил напал), занесенная для удара рука (до сих пор), плохие отметки, неудача, перемены, змеи (ну, тут специфика места, где дача была, кто там вырос, на травку без опаски никогда не наступит)…»

Тот, кто не испытывал подобного, никогда не поймет, как это страшно: думать о том, что было бы лучше, легче жилось бы без родного дома, без самых вроде бы близких людей. С одной стороны, их любишь, очень любишь, а с другой – не хочешь, чтобы они были в твоей жизни. Не один раз в подростковом возрасте у меня возникали шальные мысли: а не бросить ли все на фиг и не уехать куда-нибудь подальше, начать жизнь с чистого листа, одной, самостоятельно? Совершенно явственно чувствовалось, что если порвать эту пуповину, прочь уйдет и страх. Но тут же приходили малодушные мысли: куда можно ехать из Москвы? Какой идиот сам, сознательно отсюда уезжает? Но главное: не причиню ли я таким поступком боль матери и отцу? Не спровоцирую ли очередной мамин сосудистый криз, тахикардию и все прочее, что с ней случается, когда я ее огорчаю? Нет, нет, нет, ничего не получится, придется покориться и жить дальше так, как сложилось. В вечном страхе.

Итак, каждое лето в начале июня я не видела белого света – в прямом смысле этого слова. Свет мерк, небо становилось… а я не знаю, каким я его не видела! Я даже не замечала, какая стоит погода. Мне постоянно было холодно, меня трясло и колотило. Все время держалась повышенная температура, а иногда ужасно тошнило. Потом, очень потом, я узнаю, что это признаки настоящей болезни, которую необходимо было лечить. А нелеченая, она превратилась в хроническую, в тяжелой форме…

Мысли о самоубийстве и маме не оставляли меня ни на минуту. При чем тут мама? – спросит кто-то. Как это – при чем? У меня к тому времени уже выработался условный рефлекс: экзамен (зачет) – мамины поджатые губы и сведенные брови – неудача – приступ у мамы какой-нибудь болезни или констатация того факта, что я никуда не гожусь в этой жизни. Эта страшная и жутко болезненная цепочка преследовала меня, как змея, тащилась по мозгу, виделась в каждом углу, снилась по ночам…

В реальности я не завалила ни одного экзамена. Более того, за всю жизнь не получила ни одной «тройки». Это ничего не меняло. Страх выбивал меня из жизни на время экзаменов в школе или институтских сессий, выбивал так, что я не знала толком, что происходит вокруг, о чем говорят люди (если они не обсуждали сессию, естественно), что я ем и ем ли вообще…

Утро экзамена в институте. Оно проходит, как в болезненном сне: все вокруг будто в тумане, дурнота, грозящая перейти в рвоту, холоднющие руки и стопы, ужасная потливость. Не помню, как умылась, ни о каком завтраке и речи быть не могло. Еду в транспорте, не замечая людей. Тупо пялюсь в крохотную дырочку в морозном узоре окна автобуса. Холодно, смертельно холодно. А ведь я, вроде как, оделась по погоде…