Екатерина Шпиллер - Я Боюсь…

Вспоминаю один из своих кошмаров, который, к счастью, уже незнаком молодому поколению. Дай бог, чтобы никто больше не испытывал подобного страха… Как же его назвать? Страх перед властью? Страх попасть в тюрьму? Нет, скорее, страх перед карающей мощью тоталитарного государства. В общем, когда боишься ляпнуть что-то не то про партию-правительство, какую-нибудь «антисоветчинку», потому что за это могут сильно наказать. Смешно, конечно, я ведь жила не в 30-е годы, но и в 70-80-е меня дома сильно запугивали «карающим мечом революции».

Мне, например, говорили, что нигде нельзя рассказывать, о чем дома болтают родители (а уж они распускали языки, особенно в подпитии – ого-го!). Мне внушали, что рассказывать политические анекдоты – смерти подобно: обязательно кто-нибудь «настучит», и будет очень плохо. Меня стращали КГБ-шниками и прочей «спецурой», которая есть повсюду… Ребенком я была не в состоянии определить, сколько преувеличения было в родительских словах, поэтому воспринимала их буквально. Жить было очень страшно. Когда я спрашивала: «А что будет, если я что-нибудь «такое» скажу?», мне отвечали: «Нас посадят в тюрьму». Не умея критически относиться к словам родителей, я, естественно, пугалась до смерти и старалась жить так, будто хожу по самому краешку обрыва: главное – не сорваться, надо все время быть очень внимательной и следить за каждым своим шагом, вздохом, малейшим движением.

Еще сравнительно недавно я думала, что подобная ситуация в детстве была только у меня. Однако рассказы многих людей показали, что и в других семьях родители успешно покалечили детей таким вот страхом. Конечно, я имею в виду семьи наших так называемых интеллигентов, кухонных диссидентов. Они ощущали себя очень храбрыми, умными и передовыми в своих пятиметровых кухнях, но им никогда в голову не приходило, что в отношении собственных детей они были дураки дураками и отъявленными трусами, опасавшимися, что ребенок невольно их «заложит», и у них могут быть неприятности на работе и в партъячейке. Почему им не приходило в голову просто не «свободолюбствовать» при детях, чтобы не перегружать детскую психику? Правильный ответ: потому что они были глупы.

«Я была в первом классе. На уроке пения мы разучили новую песенку о Ленине. Мне ужасно понравилась мелодия. Когда я пришла домой, захотелось поделиться с мамой новым знанием, красиво спеть, чтобы она удивилась, улыбнулась и похвалила. В это время она что-то делала на кухне. Я вошла и запела: «Запах тополиный и сиреневый над Москвою майскою поплыл. Встретились весною дети с Лениным, Ленин с ними долго говорил. Надо, чтоб росли вы коммунистами…» Больше ничего я спеть не успела. Мама вдруг как шваркнула половником по столу… «Не сметь! – она завизжала. – Никогда не сметь петь мне про Ленина! И про коммунистов! Слышишь! Никогда!» Не знаю, почему я не сделалась заикой… Меня трясло. Я буквально уползла тогда из кухни к себе, так ничего и не поняв…

С тех пор у меня появился жуткий страх перед словом «Ленин» и любой коммунистической темой. До сих пор не могу об этом говорить! Я боюсь, боюсь… Меня однажды спросили, почему я так опасаюсь всего этого, ведь социализм давно кончился, говори что угодно хоть о Ленине, хоть о Сталине… Мне трудно объяснить людям, что дело не в политическом запрете, а в другом… Я боюсь этой темы так же, как кто-то боится… ну… Фредди Крюгера, например. Это просто пугалка для меня, кошмар кошмаров…»

И в моей жизни было нечто подобное, связанное с песней, правда, не столь драматичное. Классе во втором мы с подружками устроили домашний концерт для родителей. А до этого на уроке пения разучили замечательную песню «Бухенвальдский набат». Мне очень нравилась мелодия, трогали слова… Мы во втором классе уже очень много знали и про войну, и про концлагеря… Поэтому песня была для нас и страшная, и грустная, и… величественная, что ли. В общем, второклассница Катя с серьезной мордахой вышла к взрослым и запела «Набат». Я думала, что всем понравится, все будут слушать и сопереживать… И никак не ожидала того, что потом случилось. Взрослые люди, среди которых были мои родители, стали смеяться. Я мужественно допела песню под мамино и папино хихиканье, убежала в другую комнату и заплакала.

Я понимаю, что их насмешило несоответствие глубокой, драматичной, гражданской песни соплюхе-второкласснице со значительным личиком. Конечно же я прекрасно знаю, как поступают в подобных случаях нормальные, неглупые родители. Они сдерживают свои улыбки и не показывают ребенку, что он смешон. Увы, не всем достаются умные родители…

А в моей детской голове тогда произошел своеобразный затор: взрослые хихикают над такой серьезной темой, над «сотней тысяч заживо сожженных». Значит – это какая-то немножко стыдная тема? Или смешная? Наверное, это такая же тема, как анекдоты про Брежнева – дошло вдруг до меня. Когда родители говорили про Брежнева, они точно так же хихикали. И все их кухонные разговоры под рюмочку о Ленине, политбюро, съездах партии и прочем вечно сопровождались не только руганью и проклятиями, но часто именно такими вот смешками.

И с тех пор я очень долго, почти до взрослости, боялась и жутко стеснялась любых подобных тем. Они пугали меня автоматически: не дай бог возникал разговор о чем-то подобном, или опять же песня звучала военная, я впадала в какое-то странное беспокойство – когда нужно начинать смеяться? Разумеется, потом это прошло, но не забылось и иногда эхом отдается в голове.

Поколение шестидесятников, такое диссидентское и прогрессивное, некоторые до сих пор считают суперинтеллектуальным и героическим. Вынуждена разочаровать сторонников этого мнения. По моим личным наблюдениям, среди шестидесятников масса идиотов. Да-да, разумеется, столько же, сколько в любом другом поколении, но, от этих-то ждали чего-то необыкновенного. Как мне кажется, от «борцов с режимом» жертв и разрушений получилось слишком много. Умные бы так не поступили. По крайней мере, они не свихнули бы мозги своим детям.

«Мам авсегда очень беспокоилась о папиной карьере. С самого детства я только и слышала: «Мишенька, держи свой язычок на приколе, не ляпни то, что ты вчера говорил, а то главный тебя съест». Я пугалась, что кто-то может съесть папу, плакала. Папа смеялся и успокаивал меня: «Не волнуйся, мопсик, этот меня не проглотит – подавится».

Папа все время должен был расти – так говорила мама. Для этого он вступил в партию. В тот день, когда его принимали туда, мама сидела на кухне, вся бледная, кусала носовой платок и всхлипывала. Потом, когда все завершилось благополучно, папа пошел на повышение, а мама не могла успокоиться и все хотела, чтобы папа рос дальше.