Екатерина Шпиллер - Я Боюсь…

А девочка не выносила крика. Если на нее орали, ей тут же хотелось умереть, так плохо ей становилось. Почему, зачем кричать? Почему все взрослые чуть что, так сразу орут? Но в том-то весь ужас и заключался, что, в случае потери нот, она на самом деле была бы жутко виновата, и любое наказание (не говоря уж о каком-то там крике) было бы оправдано и справедливо. А это и есть самое страшное. Ведь даже сама себе не найдешь оправданий и не сможешь хоть как-то попытаться защитить себя. Да, виновна. Да, заслуживаешь смертной казни. Все кричат, все тебя ненавидят. Поэтому страшно, очень страшно, что это может случиться.

Так вот, когда девочка ляжет спать, она… положит папку с нотами рядом со своей кроватью. Нет, не чтоб не пропало! А чтобы, пока не спится, а не спится иногда долго, можно было взять ее, не вставая с постели, и лишний разок заглянуть и убедиться, что все в порядке. И дальше вновь пытаться уснуть, успокоившись… на время.

Так что каждый вечер девочки был насыщен и даже перенасыщен эмоциями. Точнее, страхами и кошмарами. То и дело проскакивала невозможная мысль: а зачем так жить? Для чего вообще нужна жизнь, в которой беспрестанно мучаешься и боишься? Есть ли в этом какой-то смысл? Может, все так живут и так же скрывают свои страхи и дурацкие поступки, вроде собирания бумажек… Просто у кого что… А она такое вот ничтожество, что не может смириться с нормальным человеческим существованием – плохо ей, видите ли! Всем нормально, а ей плохо. Терпи, как все! Учись жить, не жалуясь на норму.

«Да разве ж я жалуюсь! – говорила девочка сама себе. – Мне просто больно. И я никак не могу с этим справиться. Да, пожалуй, я ничтожество…»

А может, это все-таки она такая уродка, в отличие от других хороших людей, и правильно боится всего этого, заслужила? И надо… как бы это сказать… отрабатывать, что ли, свою карму, свой грех… Какой грех? Да хотя бы грех «плохости», никудышности, ничтожности по сравнению со всеми другими людьми – взрослыми и сверстниками, отличниками и двоечниками, добрыми и злыми… В любом случае, они лучше и достойны спокойной жизни. А ты, деточка, нет. Рожей не вышла. Умом не вышла. Да ничем не вышла!

В комнате девочки был маленький стенной шкаф. Имелось в виду, что для одежды. Но реально он превратился в свалку для мелких ненужных вещей. Не девочкиных, разумеется, а всех домочадцев. Хотя, слава высшим силам, ненужной мелочи было совсем немного, и шкафчик оставался почти пустым. Этакая не очень грязная помойка, в которой прямо на полу валялись сломанный будильник, коробка из-под обуви, набитая старыми, но не до конца «убитыми» расческами (мало ли что?), парочка поломанных зонтиков, порванное покрывало, совсем испорченные виниловые пластинки… Второй слой, что сверху первого – стопка перевязанных старых журналов, не представляющих никакого интереса, несколько пластиковых бутылей из-под болгарского шампуня (тоже может для чего-нибудь пригодиться!), ну и еще какая-то, не стоящая внимания мелочь. В общем, можно сказать, что шкафчик был почти пуст. Был… Вот уже несколько месяцев он заполнялся кое-чем важным и страшным. К счастью, девочкина семья крайне редко заглядывала сюда, вот уже больше года никто не открывал хлипкую фанерную дверку. А если бы открыл, то с удивлением обнаружил, что на верхнем слое полувыброшенных вещей выросла внушительная гора… мусора. Любой человек именно так оценил бы открывшуюся ему картину. В общем-то это и был мусор – бумажный. Огромная гора грязных мелких и более крупных, в основном скомканных в шуршащие комья бумажек. Белых, желтоватых, серых – словом, всех оттенков писчебумажного цвета.

Каждый раз, приходя домой и проверив содержание бумажек, девочка бросалась к этому самому шкафчику и брезгливо вываливала в него весь накопившийся за день бумажный вал, который приволокла из школы в карманах, в портфеле, в пенале… Руки ее дрожали, было абсолютное ощущение, что она прикасается к нечистотам, что от нее, как и от этой проклятой бумаги, смердит на всю квартиру. Потом девочка опрометью летела в ванную комнату и долго-долго мыла руки, как хирург, по несколько раз перемывая и изо всех сил натирая мылом ладони, до красноты, до боли.

Почему же девочка не выбрасывала всю эту гадость, убедившись в том, что ничего опасного для нее там нет? Почему, зачем это все?

Она боялась… боялась выбросить. Да, посмотрела. Да, прочитала. Ну и что? Если уж она не уверена в том, что точно может сказать, писала что-то или нет, то как же она может верить собственным глазам? Может, она что-то пропустила, может, не разглядела, а может, сразу же забыла? Уж лучше пусть весь этот хлам «живет» у нее дома, это единственная гарантия, что никто и никогда не сможет добраться до этих бумажек.

Однажды девочке стало совсем худо, она вдруг поняла, что не справляется с собой, что все это ужасно тяжело, непосильно, она безумно устала от этого шкафчика, один вид которого уже заставлял ее ежиться. Ведь она постоянно помнила, что скрывается за его фанерной дверкой. Видела, как растет бумажная гора, и плохо себе представляла, что будет делать, когда все пространство шкафа заполнится мусором и уже некуда станет складывать бумажки. А ведь выбросить все это она не сможет! Конечно, не сможет – тем более такое громадное количество! Вот это будет ужас, и пережить подобное невозможно! Лопнет сердце. Ежик изнутри разорвет все ее тело.

Поняв, что ситуация становится критической, девочка пришла к маме «сдаваться».

– Мама, я так боюсь… я не знаю, что мне делать… – холодными, онемевшими губами прошелестела девочка, подойдя к маме, которая читала книгу, сидя в своем любимом кресле.

– Что случилось? – беззлобно спросила мама. Она читала свой любимый английский детектив, а потому настроение у нее было очень даже неплохим.

– Дело в том, – с трудом продолжила девочка, чувствуя, что от стыда и страха сейчас вполне может рухнуть на пол и умереть, – что я… – И она, путаясь и заикаясь, тяжело дыша и чувствуя, что отвратительно потеет, поведала маме о многомесячном кошмаре. Мама слушала, глядя на нее задумчиво и как-то странно спокойно. Когда девочка умолкла, громко сглотнув ком и чуть не поперхнувшись, мама тяжело вздохнула и негромко произнесла:

– Ну, ты сама-то слышишь, какую чушь порешь? Вот со стороны себя послушай – что ты такое говоришь? Чего боишься? Самой не смешно?

Девочка старательно закивала головой, как бы соглашаясь с мамой – ужасно смешно, мамочка! Хотя ей было совершенно не смешно… но она даже попыталась выдавить из себя какую-то улыбку.

– Ну, во-от, – удовлетворенно сказала мама. – Вслух проговорила и сама услышала всю глупость этого. Наплюй и забудь. Выбрось из головы и живи спокойно.

Мама попыталась снова вернуться к чтению.