Игорь Малышев - Подменыши

— Всё равно, я бы не советовала…

— Ты себя вспомни, — насмешливо бросил ей Сатир, — как ты чуть с пятого этажа не сиганула. Да ещё и меня хотела прихватить.

— Да, было дело, — немного смущённо признала Белка, поправляя растрёпанное ветром пончо.

Эльф снял капюшон, прошёлся вдоль края крыши, посмотрел на город, сияющий, словно россыпь драгоценностей из пр оклятого древнего клада. Каждый огонёк манил к себе, обещая какое-то неопределённое маленькое счастье. Каждая искорка будто бы пела тоненьким сладким голоском о тепле, уюте и безопасности, который она разливает вокруг. И все вместе они превращались в могучий хор сирен, зову которого было невозможно противиться, если только не завязать себе глаза и не заткнуть уши. «Нет, это не хор сирен, — возразил сам себе Эльф. — Москва, как и любой город, больше похожа на угли остывающего костра, которые только-только начали покрываться пеплом. Безумно красивые, всё ещё хранящие жар огня, и даже способные зажечь огонь, но в себе огня уже не несущие».

Эльф лёг животом на край крыши, замирая от страха, медленно спустил ноги вниз и, потихоньку опускаясь, повис на пальцах. Осторожно перехватывая руки, развернулся лицом к городу и замер. Висеть с вывернутыми руками было намного тяжелее, но гораздо интереснее. Как будто ты находишься в полной темноте, в открытом космосе и смотришь оттуда на скопище железа, камня и слепящего электричества. Эльф замер. Ботинки со стальными мысами на мощной подошве вдруг стали неимоверно тяжёлыми и потянули вниз. Капюшон хлопал, будто обвисший под встречным ветром парус. Эльф пошевелил вздрагивающими от страха и напряжения пальцами рук, поудобнее устраивая их на холодном влажном бетоне.

Неожиданно рядом с ним опустилось гибкое изящное тело Белки.

— Не возражаешь, если я тут с тобой повишу?

— Как хочешь, — с нервной хрипотцой в голосе разрешил Эльф.

Ветер, словно пёс, тут же вцепился в полы расшитого пончо Серафимы и принялся шумно трепать их.

Некоторое время они висели в молчании. Снизу доносилось хлопанье дверей, смех и крики людей, лай собак, урчание движущихся машин. Звуки эти уходили в небо и отдавались где-то высоко за облаками гулко и грозно, как в колоколе. Эльф осторожно стукнул каблуком по выложенной мозаичными квадратиками стене, словно желая удостовериться в её реальности. Каждая жилка внутри него трепетала от страха.

— Ты хорошо поёшь… — сказал он Белке, чтобы только не молчать.

— Спасибо. Если ты ещё не заметил, всё, что я делаю, я стараюсь делать хорошо.

— Верно, — согласился Эльф. — Но тебе не кажется, что твои песни — это только сказки о настоящем? О воле, о красоте… — горло его подрагивало от невыразимого страха и напряжения, слова давались с трудом, мысли путались. — И все те надежды, что мелькают на лицах людей, которые слушают тебя — это только пустые иллюзии. Что-то вроде теней на стенке, которые создаёт ловкая рука?

— И что же, если я изображу рукой чайку, то это означает, что чаек в природе не существует? Я просто пою и напоминаю людям о том, что считаю важным и настоящим.

— То есть ты считаешь, что в этом мире есть ещё что-то настоящее, неиспорченное, изначальное?

— Да.

— С чего ты взяла?

Белка покачалась, перехватываясь то одной то другой рукой. Покрутила лопатками по скользкой от влаги стене.

— Я тут недавно поняла одну очень важную вещь. Знаешь в чём разница между христианами и коммунистами?

— Нет.

— В отношении к концу света, к Апокалипсису. Христиане уверены, что люди — создания испорченные в результате грехопадения, поэтому их деградация — процесс естественный, а Апокалипсис — закономерный итог существования человечества. И, по большому счёту, христиане не собираются ему мешать. Они будут спасать отдельных людей. Из тех, которые придут к ним сами. У коммунистов — другой подход. (Кстати, ты знаешь, что в начале века многие приходили к коммунизму из христианства?) Так вот, коммунисты считали и считают, что человек не является изначально испорченным созданием и его можно и нужно заставлять жить честно и безгрешно. Но, поскольку, предоставленный сам себе, он, как правило, начинает деградировать, то заставлять нужно сверху. Властно, жёстко, а когда нужно, и жестоко. То есть, коммунисты считают, что всё человечество можно спасти для жизни вечной. Создать государство с такими законами, когда деградация будет наказуема и осуждаема. На уровне товарищеских судов, административных, уголовных, каких угодно. И, таким образом, спасти всё человечество от гибели. Посмотри, насколько схожи десять заповедей христиан и «Кодекс строителя коммунизма». Если ты найдёшь там ещё хоть одно значимое противоречие, кроме веры в Бога, то я готова сейчас же разжать пальцы.

Эльф задумался.

— Это слишком просто, чтобы быть правдой.

— А я уверена, что коммунистический строй в СССР спас для жизни вечной больше душ, чем вся предшествующая христианская эпоха, — жёстко сказала Белка. — И, к тому же, я не верю, чтобы Христос говорил, что человечество изначально обречено… Это придумали позже.

Эльф помолчал.

— Не знаю, мне нужно подумать над твоими словами.

— Думай, кто ж не даёт…

Эльф, мучаясь, заворочал головой по сторонам.

— А, может, хватит уже врать себе? Почему бы ни принять, что этот мир действительно конченый, здесь ни сила, ни слабость уже не смогут ничего изменить, — прокричал он поверх плеча, а ветер в это время хлестал его капюшоном по лицу. — Здесь отрава во всём, в людях, в книгах, в музыке. Всюду тихое гниение и распад. И как бы кто ни старался, этого не остановить. А если понимаешь это, как можно жить? Зачем тогда жить?

— Почему же? В семнадцатом году всё-таки смогли изменить. Через кровь, через страдания, но смогли же! — перекрикивая свист ветра, отвечала ему Белка. — Построили государство-монастырь, где люди были намного чище и лучше, чем весь остальной мир. Где они успешно противостояли европейской деградации. Так если человечество способно делать такие шаги, значит не всё ещё потеряно. Значит можно опять попробовать отгородить клочок земли, куда не будет доходить зараза остального мира.

— С чего ты взяла, что люди в Советском Союзе были лучше остальных? Наверняка, такие же!

Белка чувствовала, как деревенеют её пальцы, и старалась говорить как можно убедительнее:

— Да, потому что всякое дерево познаётся по плодам! Если хочешь хоть что-то понять в этой жизни, всегда смотри на плоды! Ты взгляни на наше искусство того периода и сравни с тем, что производилось на западе. Вспомни наши фильмы! «Тот самый Мюнхгаузен», «Свой среди чужих…», «Женя, Женечка и «катюша»», «Сталкер», «Андрей Рублёв», да мало ли ещё! Там же только добро и вера в людей! У нас, в отличие от запада, вообще не мог появиться фильм, провозглашающий зло. А музыка! Вспомни, ты же сам говорил, что детские песни, написанные в советский период, — это песни людей, не познавших зла! Не познавших зла! Говорил?!