Игорь Малышев - Рассказы

— Только появись еще раз здесь, уши оторву и скормлю свиньям! Понял ты, песьеголовец?

Впрочем эти угрозы, как и раньше ничего не значили, и уже через полчаса он мог сам найти меня и с восторгом утащить в лабораторию, чтобы показать, какой дивный осадок выпал при смешивании сурьмы и «базиликового настоя» (к слову говоря в этом настое базилик не употреблялся вообще, а назывался он так только из-за схожего запаха). Осадок выглядел серым и неинтересным.

— Луиджи, занялся бы ты лучше крыльями.

— Вон отсюда! — он не мог простить пренебрежительного отношения к своей восхитительной алхимии.

Меж тем, среди его чертежей стали встречаться изображения конструкций, походящих на крылья. Мои семена упали на благодатную почву пытливого разума алхимика и бродяги. То, что он отчаянный любитель путешествий, мне стало понятно еще в ходе наших странствий. Он иногда мечтательно говорил:

— Вот так ходил бы и ходил всю жизнь. Как вечный жид.

Неудивительно, что вся прелесть затеи с крыльями, вскоре стала для него очевидна. Чертежи пока были очень приблизительные, он много стирал, перерисовывал. Я не подавал вида, что замечаю его старания, зная, что моих подсказок больше не потребуется. Делу дан ход, и теперь брат мой не успокоится, пока однажды не поднимется в небо. В его лаборатории вонять стало значительно меньше, значит крылья вытесняли из его головы философский камень. Иногда, впрочем, я не мог удержаться от колкостей:

— Ну, слава Богу, хоть пахнуть стал лучше.

Он делал вид, что не понимает, о чем идет речь.

Однажды, в отсутствие Луиджи, я нашел у него на полке, закрытый тряпками, макет из прутиков и пергамента. Крылья были тоненькие, я держал их осторожно, боясь повредить. Они были немного выпуклыми, наверное для того, чтобы лучше держаться в воздухе. Я поднял их над головой и немного провел в воздухе, представляя, как бы они могли выглядеть в полете. Получалось очень красиво. За этим замечательным занятием я и был пойман Луиджи с поличным. Немедленно начались вопли и стенания.

— Пустили козла в огород! Все сразу лапать, все хватать своими сальными руками. Ты их, наверное, не мыл после свинарника, а уже хватаешь чужие вещи.

Единственное, в чем он изменился, так это в том, что теперь он уже не рисковал бить меня палкой. Я был ростом с него, и он побаивался, что подобное обращение может кончиться для него плачевно. Зря, впрочем, опасался, я никогда не поднял бы на него руку. Я постарался ответить как можно вежливее.

— Вы снова правы, брат мой, как всегда правы. Никогда не понимал людей, убивающими свое время столь пустым занятием, как мытье рук. Хватать чужие вещи гораздо более приятное времяпрепровождение.

— Опять начал плести невесть что…

Покачивая крыльями я спросил.

— Что, многоученый брат мой, означает сия странная конструкция?

— Эта конструкция, как, впрочем, и все остальные, здесь присутствующие, для вас, мой недалекий друг, означают только то, — он неожиданно заорал, — что нечего здесь все хватать и трогать! Еще это означает, — он продолжал разоряться, — что если такое повториться, то кое-кого отсюда выгонят пинками, как нашкодившего кота!

На этом, я, довольный ходом развития событий, удалился. Работа шла, мысль моего ученого друга работала в нужном направлении, я мог быть спокоен. Конечно же, Луиджи смущало то, что его мысль пошла на поводу у столь неразумного существа, как я. Этим и объяснялась нервная реакция на мое обнаружение макета. Он без сомнения понимал, что если он собирался довести дело до конца, то эта его тайна все равно открылась бы, но так или иначе, ничего не смог с собой поделать.

Мы с Микой тем временем продолжали наши поиски и находили все больше интересного. Нам попадались не только отдельные фигуры, но и целые сцены. Я видел, как львы с пышными гривами далеко, в Африке терзают полосатых лошадей. Видел плывущих под водой морских змеев, таких страшных в своем гневе, что могут обвиться вокруг корабля и раздавить его в смертоносных кольцах. Видел, как стаи перелетных птиц летят над бурными волнами, чтобы достичь неведомых земель по ту сторону воды. Нашли мы сцену, где ахейцы идут на штурм Трои. Впереди идет Ахилл, гордый, сильный и одинокий в своей силе. На высоких стенах Трои стоят жители города и среди них Елена Прекрасная, красивейшая из всех женщин, когда-либо живших на земле. Я увидел, как легионы Цезаря сокрушают непокорных галлов, а они падают под ноги победителей, но не просят о пощаде, а только презрительно кривятся, давимые тяжелой поступью великого Рима. Были здесь и странные машины с сидящими в них людьми. Были воины в странных одеждах, поливающие врагов жидким огнем. Были и полчища железной саранчи, о которой говорится в Апокалипсисе, и блудница, сидящая на семиглавом драконе, и три всадника на белом, красном и черном конях. Их лик был так ужасен, что меня, когда я глядел на них, охватывал великий страх и я старался держаться подальше от этого места. Нашли мы здесь и семь светочей, и падающую звезду Полынь, и много еще такого, что не смогли ни понять, ни осмыслить.

Все чаще я возвращался к размышлениям о случайностях, или о том, что принято так называть. Что же это такое — случайность? Поскольку ничего не может произойти просто так, без соответствующей на то воли Божьей, то значит ли это, что сумма всех случайностей, происходящих во Вселенной, и есть сам Бог? Значит, если ухитриться увидеть все случайности, происходящие в мире разом, то можно увидеть самого Бога? Ход моих мыслей пугал меня самого. Было в них что-то невыносимо приятное, а в то же время не покидало ощущение, что заглядываешь в бездонную пропасть, откуда тянет адским холодом, по сравнению с которым горные ледники горячи, как июльский песок у реки. Но это парение над бездной только усиливало восторг.

Однажды случилось очень неприятное происшествие. Я возвращался из похода в долину, куда меня отправил Луиджи за песком. Песчаные разработки были довольно далеко и на дорогу туда и обратно у меня ушло почти полдня. Еще издали было заметно, что в монастыре что-то произошло. Братия толпилась у входа в лабораторию и тревожно переговаривалась. На правах друга Луиджи я протиснулся к входу и был тут же оттеснен процессией, выносившей тело алхимика. Он был бледен, как труп, но по счастью сходство только этим и ограничивалось. Дыхание его, хоть и слабое, с легким свистом выходило из горла.

— Что с ним, — спросил я у брата Матео, несшего голову несчастного.

— Свинцом надышался.

— Каким свинцом, он же бросил заниматься философским камнем… — сказал я и тут же осекся, не желая выдавать, чем на самом деле был занят мой пострадавший друг.

— Почем я знаю, каким? Помог бы лучше.