Платон Беседин - Чётки

Не знаю, кто он по национальности. Видимо, кавказец. В нём чувствуется темперамент. Пройдёт ещё лет пять, и все женщины будут у его ног. Взрослые, эффектные женщины, а пока он довольствуется одноклассницами. И мной.

Я встаю из-за стола. Поправляю свою серую хлопковую юбку — Господи, сколько же ей лет? — и неуверенно выхожу в центр класса. Он пристально смотрит на меня.

— На прошлом занятии мы изучили мочеполовую систему человека. — Это мои слова, и мне придётся повторять их всю жизнь. — Вы прочли сорок седьмой параграф?

Класс молчит — пустые, равнодушные глаза. Ненавижу их! Блядоватых девочек в откровенных мини-юбках и колготках в сеточку, с длинными алыми ногтями и огромными загнутыми ресницами. Напомаженных мальчиков в расстёгнутых рубашках и лаковых туфлях, с пухом на лице и презервативами в кошельках.

— Желающие пойти к доске? — спрашиваю я.

Ни одной руки. Натыкаюсь на пронзительный, желчный взгляд. Мямлю:

— К доске пойдёт Хамин.

Он поднимается из-за парты. Высокий, стройный, черноволосый. Медленно идёт к доске. Представляю, как под его стальными брюками перекатываются упругие ягодицы. Чувствую, как между моих ног выделяется тёплая влага.

— Ну? — его вопрос грохочет у меня в голове.

— Расскажи… про… половую систему.

— Чью?

«Про свою, — думаю я. — Расскажи, как устроен твой пенис. Расскажи, а лучше покажи».

— Женщины.

— Про вашу?

Я вспыхиваю румянцем, словно сигнальная ракета, и, будто в лихорадке, бормочу:

— Хамин, что ты себе позволяешь?

— А вы что? Не женщина?

— Хамин, я тебя… прошу… расскажи…

Мои ноги становятся ватными. Я пячусь назад и падаю. Удачно — на стул. Бешеная пульсация в висках.

— Хамин, хочешь двойку в семестре?

— Не очень.

— Тогда рассказывай. Ну?! — Я начинаю за него. — Наружные половые губы…

Он подходит ко мне вплотную. Кто-то улюлюкает на задних партах. Нет сил, чтобы сделать им замечание. Он с расстановкой произносит:

— Большие половые губы… — замолкает.

— И?

— Две складки…

— …покрытые волосами…

— Не у всех.

— Что не у всех?

— Некоторые бреют. Вы бреете? — он смотрит мне прямо в глаза.

Я слышу, как взрывом хохота сотрясается класс. Десятки глаз фокусируются на мне. Ждут, испытывают. Я встаю и шепчу ему на ухо:

— Ты за кого меня принимаешь, Хамин? На отчисление захотел?

Он лишь пожимает плечами. Я прекрасно знаю, что никакого отчисления не будет. Его отец — крупный бизнесмен, меценат нашей школы. Дрожащим голосом я говорю:

— Дальше, Хамин.

— Губы покрывают клитор, — он приближается к моему уху. — Самый чувствительный орган женщины.

Если сейчас он дотронется до меня, я испытаю оргазм. И всё станет неважно.

— За губами вход во влагалище. Он может быть закрыт девственной плеврой. Вы целка? — смех в классе.

— Что?! Что ты позволяешь себе, Хамин?

Я вспоминаю, как лишилась девственности. На третьем курсе пединститута, в общаге. Мне что-то подсыпали в сок. Какой-то порошок. После него не можешь контролировать себя — бросаешься на всех, на всё, что может удовлетворить похоть. Неужели это была я?

— К вашим внутренним половым органам, — продолжает он, — относятся матка, яичники, которые сперматозоидами оплодотворяет самец.

Сколько же у меня не было секса? Полгода? Год? Нет, кажется, что-то было месяца два назад. С этим аспирантом из аграрного института. Но разве это было? Иногда я завидую порноактрисам. Хочется, чтобы трахнули как последнюю шлюху. До изнеможения. До боли во влагалище.

— Вы сглатываете? — его вопрос выводит меня из ступора.

— Хамин, завтра с родителями к директору. Вылетишь вон из школы!

— Это ты вылетишь вон, сучка!

Рубикон перейдён. Класс слышал, что он сказал. Если я проглочу, сглотну, обиду, то никогда больше не смогу совладать ни с ними, ни с кем бы то ни было ещё. Я навсегда останусь здесь, в шелушащихся стенах и смрадных коридорах. Останусь наедине с его наглыми миндальными глазами. Так и буду всю жизнь — сглатывать .

— Выйди вон из класса!

Мне хватает решимости только на эту фразу. Если он продолжит экзекуцию, то я проиграла. Мы смотрим друг на друга в упор. Он сплёвывает на рваный линолеум и, покачиваясь, идёт к парте. Берёт ранец, подходит к двери и цедит:

— Трахнул бы тебя да жалко!

Во мне вдруг что-то вспыхивает, взрывается, и заряд яростного отчаяния наполняет всю меня. Я святое отмщение женщин. Я поруганная честь сирых и убогих. Я воспаленный нарыв справедливости. Кто тот человек, за которого меня будут принимать?

— Хочешь меня трахнуть?! Да, Хамин?! — ору я, брызжа слюной. — Да!?

— Да, — эта фраза стоит ему усилия.

— Тогда давай! Здесь, Хамин!

— В смысле? — он пятится назад.

— Ты же выучил урок! — Я надвигаюсь на него. — Теория без практики — ничто!

В его глазах паника. Словно он стал другим. Не властелином — рабом. Я не смотрю на класс. Слышу только их шёпот. Чувствую, как они замерли в ожидании развязки.

— Хочешь знать, брею я или нет?!

Я сбрасываю юбку. Остаюсь в одних трусиках, обесцвеченных от постоянных стирок. На моей шее пульсирует жилка, бьётся, как агонизирующее животное. Я ложусь на учительский стол и одним движением стягиваю с себя трусики. Резко раздвигаю ноги.

— Так целка я, Хамин?!

Беру его сжатый кулак, разгибаю средний палец и ввожу в себя. Он закрывает глаза, потеет и дрожит. От первого же его движения я испытываю чудовищной силы оргазм. Испускаюсь, изливаюсь вся — криками, потом, нектаром.

Его улыбку стёрли. Словно залили воском лицо. Он смотрит на меня, потом на парализованный шоком класс и вдруг — характер! — решается. Скидывает штаны, потом стягивает трусы и обнажает себя.

У него пенис взрослого мужчины, но сейчас он выглядит нелепым рудиментарным образованием; уродливым, лишним, как нарост на дереве. Я касаюсь его рукой, и он изливается. Не спермой — мочой. Обсыкается, как щенок; перед всем классом.

Я смотрю в его влажные глаза, в них, будто в сломанной раковине, стоят слёзы. Он тяжело, с надрывом дышит. Грудная клетка колесом ходит под кремовой рубашкой. В его расширенных зрачках отражается моя пиррова победа. Он проиграл.

— Садись на место, Хамин! — Говорю я, натягивая трусики и юбку. — Два!

Все великие поэты в сборе. Я верховожу.

Местечко, конечно, не шик-блеск-красота, но вполне себе приличное кафе. Говорят, что его держит жена Мити Кузнецова. На это, кстати, и живут. Пока Митя пишет свои нетленки, ожидая серьёзного контракта с издательством. Пишет, надо сказать, исправно. Вот уже двадцать лет. Это примечание для тех, кто спрашивает, для чего Мите жена, если он никак не пройдёт маршем по Москве.