Платон Беседин - Зёрна

И всё бы ничего, — сколько дур на свете? — но жена Трушкина любила распускать руки. Вспылит и давай кулаками махать. Что не так — получи по голове!

Трушкин в панику не впадал. Говорил, разъяснял. Мол, нельзя так. Жена слушала, плакала, соглашалась. Глаза ясные, как у младенца. Агнец Божий, а не человек! Но чуть что не так — в драку. После говорит: «Прости, милый, бес попутал!».

И вот на тридцатом году жизни Трушкин не выдержал — отвесил в ответ пощёчину. Обомлела жена. Разрыдалась. Вечер проплакала, день проплакала, а после говорит:

— Давай разводиться! Что ты за мужик такой, если на женщину руку поднял?

— Прости, милая, бес попутал, — извиняется Трушкин.

— Какой к чёрту бес? — орёт жена. — Ты женщину избил!

— Ты меня тридцать лет била — я терпел.

— Так ты же мужик…

И чтобы ни говорил Трушкин, как бы ни просил прощения, на всё жена отвечает: «Женщину ударить — последнее дело. Развод!».

Опечалился Трушкин. А тут ещё соседи на него стали косо поглядывать: гад какой — на жену руку поднял. Дом-то маленький — все всё знают.

На бракоразводном процессе спросили о причине развода. Жена отвечает:

— Бил меня муж!

— Последнее это дело — женщину ударить! — вздыхает судья.

Соседей опросили. Бил Трушкин жену или нет? Все в один голос — бил.

И стал Трушкин социальным изгоем. Его даже в телепередачу пригласили. Тема выпуска — «Насилие в семье». Спрашивает ведущий Трушкина:

— Били жену?

— Один раз её ударил, дуру такую!

На беду Трушкина жена сидела рядом. Услышала — взбеленилась:

— Кто дура?! Я дура?!

Выхватила у ведущего микрофон и давай им колотить мужа.

Хирург Ляпкин спешил: в операционной умирал человек, а проклятая ширинка никак не застёгивалась. Пухлая блондинка встала с колен. Ляпкин, наконец, справился с ширинкой и заявил:

— За мужа не беспокойтесь. В расчёте.

На операционном столе лежал мужчина. Ляпкин взял скальпель и сделал надрез…

Перед домом Ляпкин обнаружил пропажу обручального кольца. Жена поклялась развестись, если вновь заподозрит в измене. На жену плевать, а вот совместно нажитое имущество жаль. Ляпкин напрягся и с ужасом вспомнил, где оставил кольцо.

Проклиная себя за рассеянность, он вернулся в больницу с изуверским планом, к которому за магарыч приобщил дежурного врача и медсестру.

Доставили пациента, того, которого Ляпкин оперировал днём. Дали повторную анестезию. Ляпкин разрезал свежий шов, расширил рану и принялся в ней рыться. Кольца не было. Нашлась только забытая медицинская перчатка…

В то время как понурый Ляпкин возвращался домой, придумывая объяснение жене, пухлая блондинка вышла из ломбарда. Вырученных денег хватало и на новую кофточку, и на лекарства мужу. «В расчёте!» — думала она, вспоминая Ляпкина.

Прохор Петрович слыл редкостным мудаком. Детям замечание сделает — матом ругаться нехорошо, а они ему вслед: «Мудак». В больницах пропускает тех, кому «просто спросить», а в очереди цедят: «Мудак».

Коллеги в него пальцами тычут:

— Петрович сорок лет на заводе, а ни болта, ни гайки не спёр. Так ещё и другим воровать не даёт!

— Ну и мудак!

Жена любила его попрекать:

— Хоть кусок металла домой припри — сдадим! Связалась на свою голову с мудаком…

Как-то вечером вышел Прохор Петрович за хлебом. Вдруг из переулка крики. Смотрит — пятеро одного бьют. Бросился на помощь. Получил заточку под рёбра и эпитет «мудила».

Хоронили его всей роднёй. «Миллионов я не нажил», — писал Прохор Петрович в завещании, — «потому в наследство вам мой завет: живите честно, по правде».

Переглянулись наследники, и самый младший прошептал:

— Ну и мудак…

Всё было: и муж, и деньги, и квартира — вот только забеременеть никак не могла. Занималась любовью по графику. Пачками пила лекарства. Перепробовала всех врачей. Без толку.

Плачет: напрасно молодой два аборта сделала. Успокаивается: просто пока не везёт — дело времени.

Надоела суетная Москва. Уехали с мужем в Малайзию. Поселились в хижине на берегу озера. Муж вышел искупнуться. Захотелось в туалет. Чего тут думать: приспустил плавки и помочился. Вернулся в хижину, но уже не один. Когда мочился, крошечная рыбка заплыла к нему в член. Заплыла и осталась.

Занялись любовью. Рыбка бросила мужа и перебралась к ней. Флора гостеприимнее — лекарства пила хорошие.

Приехала в Москву с целым аквариумом. Нерест.

И плодятся в ней рыбки, и живут, и горя не знают. Приютила живые создания, а забеременеть так и не смогла.

Вечером перед экзаменом я всегда трачу деньги на проститутку. Не из-за похоти. Просто верю в закон Ломоносова: «Если в одном месте убудет, то в другом прибудет». И правда: на экзамене деньги сторицей возвращаются мне от студентов.

Жду проститутку. Звонок в дверь. На пороге роскошная брюнетка. Лепота! Одно плохо — моя студентка. Бывают же встречи! Потупившись, говорит:

— Добрый вечер, Константин Сергеевич!

— Добрый, Зябликова! Экзамен на носу, а ты чёрти чем занимаешься…

После «чёрти чем», пуская сигаретный дым, говорю ей:

— Эх, Зябликова, ну зачем проституткой? Лучше бы воровать пошла!

— В смысле?

— Воровство — это когда одалживаешь у других, а проституция — когда себя…

Утром, собираясь на экзамен, обнаруживаю пропажу ручных часов.

Ну, Зябликова! Способная чертовка! Хоть экзамен «автоматом» ставь.

— И почему только самолёты падают? — вопрошает редактор нашей газетёнки. — Вот это тема для статьи, а не твои… детдомовские каннибалы.

— Не велика загадка, — говорю я, — самолёты падают из-за Сухорукова…

Редактор замолкает. Его брови удивлённо ползут вверх. Что ж, придётся объяснить.

Я был матросом на рыболовецких суднах в Атлантике. После рейса мы возвращались домой в Одессу, а судно оставалось в Мавритании на ремонт.

Конечно, перед самолётом мы напились. Напились так, что поразбивали друг другу головы, поломали руки и вообще нанесли колоссальный вред организму. Но в самолёт нас впустили. Окровавленных и пьяных. Частный рейс, как никак.

Летим над Атлантикой, половина экипажа уже отошла ко сну, и тут слышится панический крик капитана:

— Ёптить, я же насос на пароходе забыл!

Оказалось, владелец судна наказал ему привезти в Одессу топливно-подкачивающий насос, ужасно дорогой. Без него зарплаты экипажу не видать. Воцаряется хаос. Капитан кричит, чтобы самолёт разворачивали обратно в Мавританию, а команда едва не бунтует. Массовая паника! И тут стармеха Сухорукова осеняет:

— Ёптить, да у парохода топливный насос, как у самолёта!