Рязанов Михайлович - Наказание свободой

Вася, в одних трусах, сплошь татуированный в прежние ходки, взглянув в лицо подошедшему, согласно его выражению и наполнял черпак: протокольная морда — получай с верхом и погуще; мужицкая харя или того хуже — интеллигентская — жиденькую шлюмку на дне черпака. Недовольных не объявлялось. Правда, нашёлся один — деревенский парень из новеньких, ночью [13] Почему-то узников, чаще ранее не суждённых, заводили вертухаи (надзиратели) из боксов по ночам. Вероятно, чтобы избавить новичков от издевательского обряда приёма. в камеру бросили. Витька уже знал (отдел кадров у блатных прекрасно работает), что это — колхозный недоумок и повязали его за кражу приводного ремня от электромотора. Сначала этого жалкого человечка заграчили по политической статье: из-за бездействовавшего мотора могла сорваться подготовка к посевной, и олуху царя небесного наматывали диверсию. Но даже повидавшие всякое и всяких опера вынуждены были отказаться от обвинения по пятьдесят восьмой и с ухмылками передали несостоявшегося шпиона и террориста коллегам из милиции. Так вот, сей колхозный крохобор посмел, по дурости конечно, повысить голос на самого баландёра, задав ему совершенно немыслимый по наглости вопрос: почему в его миске не оказалось даже маленького кусочка мяса?

Привык, сучье вымя, у энкавэдэшников в их глубоких подвалах всякую бациллу получать, а кормят там, бывалые люди рассказывают, как на убой, и вот сейчас тут в присутствии пахана затевает, стервец, скандал: почему его мясом обделили? Нахальство со стороны фраера невиданное.

В тот самый миг, когда Тля-Тля размышлял о возмутительном поведении навозного червяка, Вася принял из рук подлого фраера миску, вроде бы в неё кусман мяса собираясь бухнуть, а сам ловко, можно сказать виртуозно, не расплескав ни капли, надел её единым махом на голову колхозного гурмана и ещё прихлопнул сверху. Чтобы хорошо сидела. Плотно. Однако претендент на мясную тюремную баланду сдёрнул посудину с макушки, отбросил её в сторону и с деревенской лихостью, матерясь, кинулся на баландёра. Поскольку тот находился при исполнении служебных обязанностей, то, естественно, применил для самозащиты инструмент — кованый медный, едва ли не дореволюционный черпак-мерку, которым угадал точно между глаз отважного колхозника. После громкого щелчка нападавший молча грохнулся рядом со столом на спину. Расступившись перед падающим телом, очередники за обеденной баландой перешагивали через него. И никто не поспешил помочь пострадавшему, словно не человек ударился затылком о бетонный пол, а скамейка опрокинулась. Вася же культурно вытер черпак о вафельное полотенце, свисавшее с шеи на грудь, и продолжил раздачу обеда, как ни в чём не бывало, он вроде бы и забыл сразу о вспыльчивом и чересчур требовательном сокамернике из деревни Сухомесово родом.

Но Витька, несмотря на жирный круглый живот, юрко сверзился с нар, в два прыжка подскочил к оглушённому и с укоризной произнёс:

— Цо же ты, бес, делаис? Эдак и ушибить целовека можно.

Вася недоуменно округлил белёсые глаза в жёлтых ресницах, но тут же уразумел что к чему.

— Я, дяденька, нечаянно, — просипел он с притворной стыдливостью. — Бля буду…

— Вставай, музицёк, — присел на корточки рядом с распростёртым телом Тля-Тля. — Подымись, Фан Фаныць. [14] Фан Фанычами, Иван Иванычами блатари называли интеллигентов, особенно тех, кто носит очки. Их считали наиболее некчёмными людьми, занимающимися какой-то ерундой и несправедливо получающими зарплату («не за хрен собачий») и имеющими какие-то вещи. Всё это (деньги, вещи, жратва) должно принадлежать «по понятиям» им, блатным. Украсть у Фан Фанычей не только не грех, но и долг каждого уважающего себя урки, а не уважающих себя блатных мне встречать не довелось, наверное, таких в природе не водилось.

Поверженный застонал, сел на пол, обхватил голову ладонями.

— Больно? — посочувствовал пахан. — Нистяк, музицёк. Мы ему это так не спустим… Мы ему за это сику наделём…

— Не надо, дяденька, — гнусавил Вася, могучим махом наполняя очередную миску. — Я больше не буду. Чеснопионерское.

— Налей, — потребовал Тля-Тля у баландёра. Тот, улыбаясь во всю ряху, шваркнул в алюминиевую мятую посудину со дна пожиже.

Мне это было удивительно видеть — Витька из принципа не притрагивался к тюремной баланде — никогда. А тут принял миску, отошёл с ней к нарам и тотчас вернулся.

— Ты цто же, козёл вонюций, и от меня пайку косис? — вскричал, срываясь на петушиные ноты, Витька. — Лази такой кусок колбасы на обед полагаетця?

И в самом деле, из миски высовывался полубатон копчёной колбасы, конфискованной шестёрками пахана утром у какого-то скромняги-очкарика, получившего передачу от заботливой супруги, возможно изведшей на неё последние рубли.

— Сёдня по стольку дают, дяденька. Не знаю почему. А етому товарищу и вовсе не дали — бортанули. — Вася показал меркой на оглушённого, всё ещё сидящего на полу новичка. — Кричат гады-вертухаи, што не положено. Што он ещё домашним серет. Закормлен с осени.

— Как это не положено?! — возмутился Тля-Тля. — Кловная пайка, налкомовская — отдай, не глесы.

Колхозник, с присосавшейся к щетине на голове нечищеной мороженой картофелиной, обалдело созерцал импровизацию, а, зацепившись взглядом за торчащий из миски кусок колбасы, уже не в силах был отвести от него горящий взор.

— Ты вот цё музицёк, — опять присел возле него пахан. — Ты этого дела так не оставляй. Ты в тюляге сидис? В советской?

Последовал кивок.

— Положено тебе писсевое довольствие?

Опять кивок.

— Во… Как в таком слуцяе настояссие советские зеки поступают? Белут миску и стуцят ей в двель, тлебуют дежулного: сто за безоблазие, за сто меня колбасы лисают? Я не какой-нибудь фуцан, от копцёной колбасы не отказываюсь. Положено мне — отдай. А то я вам тут калдибалет устлою! И тебе залаз плинесут. Всё, цто положено. Бегом плитассят, падлы. Не то, скази, я самому Лавлентию Палыцю напису. Жалобу на вас, на мусолов.

— Кому это сказать? — спросил мужичок, поднимаясь с пола.

— Да одному тут нацяльницку. Холосый, бля буду, товалиссь. Ты запомни: Лавлентий Палыць. Запомнил?

— Угу.

— Ну, давай, сулуй, Тимофей.

— Стёпа я.

— Извини, Степан Тимофеиць.

— Василич.

— Извини, дологой. Ну, давай, стуци, Стёпа.

На похитителя приводного ремня были направлены тридцать пар любопытных глаз. Ему кто-то услужливо сунул в руку его же миску. Подойдя к кованой двери, он остановился в нерешительности, но Витька вдохновил:

— Ты цьто, музик, колбасы не хотис? Копцёной? Или ты на воле её казный день хавал?

— Да я не нюхал такой-то, — оправдывался Стёпа. — Я не отказываюсь, нешто от своего-то отказываться?