Рязанов Михайлович - Ледолом

…И вот новая находка. На одной — на голубом фоне в малинового цвета одеянии, молодая и красивая, как говорит Бобынёк, боженька. Она держит на руках мальчишку в длинной белой рубахе, русоволосого, кудрявого и румяного. На другой — черноглазый черноволосый мужчина с сурово сдвинутыми бровями и поднятым грозящим пальцем, с таким же, как у других, «блином» вокруг головы, только, похоже, золочёным, вернее прилеплённым к затылку, что и на стенных рисунках, взирает на нас строго и пронзительно. И даже гневно. А на третьей художником изображен круглолицый и румянощекий парень с драгоценной коробочкой в руке. И с куриным вроде бы пёрышком в ней. Наверное, писарь. Были же раньше писари, гусиными перьями рисовали и писали царские указы разные. Например, сделать крепостными бедняг-крестьян. Или: отрубить революционеру Пугачёву голову. Во времена были! Царизм, одним словом. Хорошо нам сейчас живётся. При социализме-то.

…Найденное поделили по справедливости — семейный портрет я оставил себе, «цыгана» согласился взять друг, хотя ему приглянулась боженька с мальчонкой. Парня румяного, с коробочкой и пёрышком в ней, мы решили отдать старушке.

Она обрадовалась подарку, заулыбалась беззубо, отёрла доску головным платком, поцеловала и объявила нам, что это икона и мы спасли её из сатанинских когтей. Бабушка теперь будет молиться, чтобы святой Пантеле́ймон нам всем дал здоровья. Я не удержался, загоготал, вспомнив Пантелеймо́на из киношки «Весёлые ребята».

— Господь вознаградит вас, ребята, за доброе дело, богоугодное, — уверила нас старушка. — От радости смейтесь, смейтесь…

О, если б она знала, над кем я насмехаюсь!

Этого я не мог уразуметь: каким волшебством нарисованный человек может наделить нас и бабушку здоровьем? Откуда он его возьмёт и что это такое — назаваемое ею «здоровье»? В чём оно находится — в коробочке, что ли? Нарисованная вещь больше походит на большую чернильницу. В общем, ахинея какая-то. Но картина эта оказалась, пожалуй, самой красочной. При ярком солнечном освещении. И красивой. Завораживали розовые, перламутровые и алые краски.

— А как звать его, этого… парня? — переспросил я.

— Святой Пантелеймон, целитель, дай тебе бох, чего хочется. Господь отблагодарит вас за доброе дело, — растроганно повторила старушка. — Из неволи, из заточения иконы святые спасли.

— Значит, он, доброе дело сделал, что пробрался в церковь и приволок оттуда эти ничейные иконы? — уточнил Юрка. — Его за это боженька не покарает?

— Бох ему судья, — запричитала уклончиво владелица козы. — Бох его рассудит… Всех рассудит на Страшном суде. Каждому воздаст по деяниям ево.

Вот и попробуй пойми её, что к чему: то ли отблагодарит, то ли судить будет. Не народный судья с заседателями, а какой-то неведомый мне бог. И невозможно представить даже.

— Слышь, Юр, я загоготал, когда старушка того парня назвала Пантéлеймоном. Помнишь, в мировой киношке: «Пантелеймóн, вставай!»? И мужик из гроба вылезает и водку хлещет из горла. Шкодный [79] Шкодный — смешной (уличная феня). такой!

— Это совсем не то, — возразил Бобынёк. — Ты не путай. То другой Пантелеймон. А этот — це-ли-тель. Помолился ему за себя или за другого, кто заболел, — и как огурчик.

Спорить я не стал, хотя слова Юрки походили на сказку.

— Боженьку дашь мне? — попросил Бобынёк.

— Она мне самому нравится, Юр, — не согласился я.

Бобынёк сразу скис. Напрасно я пожадничал. Да кто знал?

— Бери бога, — предложил я. — С бородой.

— Мне Боженька больше глянется, — настаивал Бобынёк.

— Давай по-честному — метнём, — решил я. — Кому орёл — тому и боженька достанется. Идёт?

— Давай. А гро́ши у тебя есть? — уточнил Юрка.

— В загашнике сорок восемь копеек. Четыре водочные бутылки сдал!

— Я буду метать, — заявил Юрка с поспешностью.

Домой я вернулся с боженькой — не повезло Бобыньку.

Старушка назвала её Богородицей. Странное название: Одигитрия. Ни на имя не похоже, ни на фамилию. Нет, на фамилию смахивает. На заграничную.

Из предосторожности, вернувшись домой, на всякий случай оставил икону в дровянике, предварительно отмыв её от грязи. Икона оказалась невероятной красоты. Она и сейчас, стоит лишь напрячь память, возникает в моём воображении, словно вижу её наяву. От одежд фигур, написанных яркими, сочными красками, исходило почти ощутимое сияние, усиливающееся до золотой густоты вокруг голов. Разве может так быть, чтобы человек светился? — недоумевал я.

Нежный румянец белых перламутровых лиц, словно подсвеченных изнутри, вызывал невольное притяжение — таких людей вживе не бывает. Да разве возможно настолько прекрасно нарисовать обычными красками на обычной доске?! Такие мысли роились в моей голове, когда я принялся внимательно рассматривать икону.

Разобрал кое-как и надпись слева наверху: «Образ Одигитрии», справа: «пр. бцы». Что за непонятные слова такие? Что за «пр. бцы»? Об этом я справлюсь у Герасимовны, она наверняка обо всём божьем знает.

Я продолжал разглядывать волшебную живопись — промыв её ещё раз намыленной тряпочкой — с восхищением, какого ещё никогда не испытывал ни от одной из виденных мною картин. В портрете, а мне думалось, что это именно портрет, сквозили очарование и необыкновенная, невиданная мною дотоле и несравнимая ни с чем и ни с кем красота. Изумляла, завораживала чистота и яркость красок. Но главное — не в них. Картина производила впечатление живого изображения. Словно сквозь невидимое стекло живых людей видишь. Как будто в фотоаппарат смотришь.

Лёгкий разлёт тонких бровей Богородицы, розоватые ноздри, красноватые уголки широко распахнутых карих глаз, глядящих на тебя, с бликом света, исходящего изнутри, из самих очей, смотрящих с затаённым страданием, доверчиво и доброжелательно, — вот, оказывается, какие очи «боженьки»! В самом деле, от таких глаз трудно оторваться. Повторюсь, они притягивают чем-то, чего не объяснишь, что можно лишь почувствовать, чем можно изумляться, восхищаться. В маленьких, плотно сжатых губах затаилась не то вспугнутая улыбка, не то подавленная гримаса, вызванная болью — внутренней болью.

Лицо же младенца выражало недетское мудрое спокойствие. Вызывал недоверие высокий старческий лоб с морщинами и залысинами. Таких лбов у пацанов не бывает.

Что-то очень трогательное чувствовалось в склонённой к ребёнку в белом балахончике — это явно был пацан — фигуре Богородицы. Что-то чуть грустное угадывалось, зато никакого страдания и беспокойства не обнаруживалось в прямом взгляде по-старчески мудрого мальчика — смотрел он словно бы задумчиво, размышляя о чём-то своём, очень серьёзном, по-взрослому важном. Похожее выражение лица я наблюдал у учеников за решением задач в школе. Так то были взрослые ребята, а этот — совсем малыш. И оба эти портрета, несмотря на яркие краски, какими были написаны, выглядели легкими, воздушными, просвечивающими. Такой мысленно я вижу ту икону и сейчас. А раздумывал над ней тогда, уединившись в сарайке.