Тим Лотт - Запретное видео доктора Сеймура

— Вопрос следующий. Гай, ты вор?

— Что?

— Ты воруешь?

— Нет. Мам!

— Отец обеспокоен, Гай. У нас стали пропадать деньги. Ты же знаешь, из-за этого нам пришлось уволить Миранду.

— Вы сказали, что ей нужно было возвращаться в Новую Зеландию.

— Мы знали, что она тебе нравится. Мы хотели оградить тебя.

— Ты обманул меня, папа.

— Не совсем. Она действительно вернулась в Новую Зеландию. Но отчасти потому, что потеряла работу. Мы не говорили тебе всего, так как думали, что это может огорчить тебя. Мы думали только о тебе. Нам пришлось избавиться от Миранды, потому что мы решили, что она ворует. Значит, если это была не она, ее наказали без вины. А я знаю, что она-то тебе нравилась.

— О чем ты говоришь?

— Полагаю, ты знаешь, о чем.

Доктор Сеймур берет телефон и начинает его рассматривать.

— Так откуда это?

— Взял у друга. Послушай. Я же извинился.

— Вообще-то — нет.

— Не ори на меня.

— Я не ору.

— Я пошел к себе.

— Гай.

Доктор Сеймур кладет ему руку на плечо, но Гай стряхивает ее. Вдруг он резко сгибается и начинает рыдать. Совершенно неожиданно он приникает к отцу — движение это инфантильное, почти детское. Доктор Сеймур обнимает его. Следующие несколько слов произнесены сквозь слезы и так тихо, что почти не слышны:

— Прости меня.

— Ничего. Мы все это забудем, хорошо? Послушай, я люблю тебя, Гай.

— Папа…

— Правда. Я знаю, что тебя это смущает, но это правда. Я знаю, ты думаешь, будто я как-то особенно отношусь к твоей сестре, будто она моя любимица, но это не так. Никого на свете я так не люблю, как тебя.

— Папа! Прекрати.

— Хорошо. А ты прекратишь брать вещи без разрешения, да? Если тебе что-то нужно, просто подойди ко мне. Хорошо?

Гай кивает. Внезапно, как будто осознав, что он делает, Гай отстраняется. Наскоро вытирает глаза. Его всегдашнее угрюмое и недовольное выражение сменилось на растерянное, беспомощное. Смутившись потерей лица, он выходит из комнаты. Доктор Сеймур зовет его, но уже недостаточно убедительно:

— Гай!

Выражение лица Саманты Сеймур сложно передать. Здесь смешалось изумление, тихий ужас и восхищение мужем. Она говорит голосом тихим, чуть ли не покорным:

— И ты за ним не пойдешь?

— Нет.

— Мне казалось, ты собирался наказать его на неделю.

— Не хочу унижать его. Если он и воровал, теперь, я думаю, прекратит.

Она встает и садится рядом с ним.

— Почему ты так думаешь?

— Потому что он знает, что от меня не скроешься.

Она кладет руку на колено доктора Сеймура:

— Алекс.

— Да, Саманта?

— Я впечатлилась.

Она целует своего мужа взасос.

Несколько секунд доктор Сеймур просто смотрит в камеру, как будто ему сложно подобрать слова. Затем начинает говорить.

Невероятный денек.

В мединституте я особо психологией не занимался. Я, как и большинство врачей, других насквозь вижу, а вот чтобы на себя посмотреть — это не очень. Но теперь постепенно проясняется, зачем я это делаю. Отчасти.

Я всегда бился, как об стену горох. И не потому, что я… душка и тюфяк, как они думают, а потому, что не хочу принимать неверные решения. Но решения мои всегда неверные, потому что слишком многое от меня скрыто.

И вот теперь у меня есть необходимая уверенность, возможно, впервые в жизни. Во всяком случае — я иду к ней. Прежде чем я поставил камеры, я, наоборот, отдалялся от нее с ужасающей скоростью. Я до сих пор не уверен, что Саманта затеяла с Марком Пенджелли — если вообще затевала. Но я смогу выяснить. Теперь я могу поступать как следует. А Гай с Викторией — это было совершенно невероятно. Поразительно. Сколько раз я, услышав, что они дерутся, поднимался и слышал только взаимные обвинения? Но в этот раз я знал. Знал. И это было хорошо.

Бедный Гай. Хотя теперь-то я понимаю: ему просто необходимо, чтоб я был твердой границей в его жизни. Поэтому-то он и сорвался. Это была благодарность пополам со стыдом.

Теперь я уже не так корю себя, как день или два назад. Тогда я чувствовал себя виноватым. Я знаю, что, если все раскроется, они меня не поймут. Но это все к лучшему, я уверен. Теперь я могу делать то, что нужно. Теперь я могу быть мужчиной. Отцом, мужем. И удивительней всего то, что они меня за это уважают. Это видно. Нет, они, конечно, злятся и расстраиваются. Но на более глубоком уровне становятся спокойнее и увереннее. Это как будто они все время хотели поверить в Бога, а теперь обнаружили, что он действительно существует.

Ладно, ладно, меня, конечно, заносит. Понятно, что я не Бог. Но я отец — детям нужно, чтобы отец о них заботился, несмотря ни на что. Возможно, это относится и к некоторым женщинам. Да, это, конечно, очень неполиткорректная идея. Саманта была бы в ужасе. Но это всеобщее желание. И я его чувствую: все мы мечтаем о ком-то, кто установит правила и возьмет на себя ответственность.

Довольно скоро я избавлюсь от всей этой машинерии — как только усвою основные понятия и законы, по которым течет семейная жизнь, увижу то, что спрятано. Я не стану с этим затягивать.

Вот и Шерри говорит, что это более чем нормально. Любой сначала будет чувствовать себя немного странно.

Шерри Томас. Головоломка в тумане. Все окутано тайной. Зачем ей смотреть записи моей семьи?

Вот это действительно странно. Но вполне безвредно, надо полагать. А если говорить начистоту, идея совместного просмотра кажется мне интересной. Нет, не интересной — возбуждающей. Да. Буду стараться быть предельно честным. Ради этого все и затевалось.

Шерри, она… необычная. Какое у нее бледное лицо. Она практически полная противоположность моему типу женщин — блондинка, а не брюнетка, все эти деловые костюмы, потом — эти губы. И американка. Обычно сексуальность американок какая-то стерильная, бесстрастная. Тонкий голосок, скулеж среднезападный.

Когда я о ней думаю — а я думаю о ней, сидя в своем кабинете, простукивая суставы, прослушивая легкие, прощупывая животы, вглядываясь в воспаленные красные глотки, — я не представляю себе… секс. Да и о ней как о человеке я не думаю. Она не то чтобы очаровательна, или остроумна, или даже как-то особенно умна, хотя она безумно проницательна. Нет. В ней есть какая-то… губительная пустота. Как будто она сама камера и весь мир — под ее безразличным взглядом.

Но есть что-то еще. Бесстрашие. Но чем это может быть привлекательно?

Возможно… может быть, в моем сознании она стала ассоциироваться с некой свободой. Не свободой юности, с ее внезапными и вымышленными шагами к совершенству. Свободой другого рода. Компенсаторной свободой. Что это?

Проходит несколько секунд. После чего он щелкает пальцами.