Дитер Форте - Книга узоров

Кухонное окошко в квартире Густава выходило на внутренний двор какой-то фабрики, где рабочие таскали трубы, с удовольствием швыряя их на землю и наслаждаясь оглушительным грохотом; небольшая фабричная труба днем и ночью пускала по ветру дым, и ветер задувал этот дым в кухни и спальни то с одной, то с другой стороны. Дома лепились к заводам и фабрикам, а фабрики и заводы строили рядом с домами, поэтому из квартир можно было видеть, что делают рабочие, а рабочие видели все, что делается в квартирах. Дом со всеми его пристройками и надстройками представлял собой многоликий пещерный город, для непосвященных это был лабиринт с многочисленными ходами и выходами, и трудно было сказать, сколько человек здесь живет. Лабиринт коридоров позволял придумывать все новые и новые комбинации из отдельных комнат и квартир, быстро возводили стену и точно так же быстро сносили, дверь закладывали кирпичами, зато где-нибудь в другом месте она появлялась, и таким образом из больших квартир делали маленькие, а их при необходимости снова превращали в большие. Кто у кого что снимал, сказать было сложно, порой две семьи занимали одну квартиру, порой у одного человека была целая большая четырехкомнатная квартира, и три комнаты он сдавал, иногда какая-нибудь семья отгораживала себе внутри большой квартиры маленькую. Густав и Фэн соединили много маленьких комнат и сделали себе многокомнатную квартирку, состоящую из множества коробочек. Своя комната здесь была у отца Фэн, дети Густава Фридрих, Элизабет и Жанно жили в комнатках мансардного этажа, и все как-то размещались в этом улье, который, благодаря посменной работе его жильцов, всегда был полон жизни – утром, днем и ночью.

Прямо под окном той комнаты, где жил Густав, висела жестяная табличка, на которой буквами разной величины, то красными, то зелеными, вкривь и вкось была выведена надпись: «Обронски amp; Болье. Колониальные товары». Так назывался магазин, где продавались овощи и фрукты, разные в зависимости от времени года, а кроме того, чечевица, горох, фасоль, ячневая крупа, мука, манка, сахар, соль, растительное масло, уксус, селедка и картошка. Но главным товаром, который здесь продавался, была все-таки картошка, и поэтому оставалось загадкой, какие же товары можно считать колониальными – ну разве что кофе в зернах. Фэн частенько помогала хозяевам в магазине, а если и не помогала, то все равно целыми днями паслась здесь, ведь сюда каждый день приходило так много людей. Если Густаву надо было поговорить с Фэн, ему стоило только постучать палкой по жестяной вывеске, и Фэн в ту же секунду высовывалась во входную дверь, запрокидывала голову и зычно произносила: «Ну чего?» Как правило, после этого разгорался жаркий диспут о том, в котором часу честным людям положено бывает обедать. Фэн неизменно завершала переговоры, произнося своим сочным голосом: «У меня еще никто с голоду не помирал».

Все любили этот магазинчик не только потому, что он был для людей чем-то вроде клуба, куда хотя бы раз в день наведывались все жители окрестных домов. Он был жизненно необходим людям в первую очередь по той причине, что здесь всем и всегда давали в долг, а тем, кто уже ничего больше не мог записать себе в долг, так как был безработным и его страничка в толстой долговой книге была уже исписана вся до краев, – таким людям предоставлялась официальная возможность украсть немного самых необходимых для пропитания продуктов. Обронски и Болье в таких случаях начинали чересчур усердно разглядывать свои весы, с интересом смотрели в окно либо принимались пересчитывать бутылки с уксусом и постным маслом, ибо они очень хорошо знали: как только у этого человека появится работа, украденные товары он оплатит в первую очередь, раньше тех, которые записаны в долг, а они будут разыгрывать ошарашенных продавцов и на чистейшем литературном немецком языке – поскольку оба были когда-то прежде придворными актерами, – строя удивленные мины, заведут свой обычный дуэт: «Да что вы! Разве вы еще что-то должны? Значит, мы просто забыли за вами это записать. Просим прощения за эту оплошность», – и таким вот простым способом они сберегали гордость мужчин и женщин, которые еще месяц или два тому назад, стыдясь всех и вся, молчаливо негодуя на свое горестное положение, сунули в продуктовую сумку или в карман штанов пару картофелин или морковок и, сторонясь прилавка и кассы, поджав губы, выходили из магазина. И поэтому обоюдная радость в день уплаты долга была искренна и неподдельна, покупатель, который столь долго ходил в безнадежных должниках, переступал порог магазина с кошельком в руках, чтобы все вокруг могли видеть: сегодня состоится оплата, Обронски и Болье пританцовывали за прилавком, как два медведя, и, сияя, поздравляли: «Что, снова получили работу? Ну, мы рады за вас», а краешком глаза примечали, как снова кто-то улучил момент и кинул за пазуху пару картофелин.

Так что у Обронски и Болье была постоянная и верная клиентура, которая приходила сюда и в худые, и в добрые времена, и благодаря ей магазинчик держался на плаву без всяких калькуляций и без бухгалтерского учета, ибо в этом оба хозяина ничего не смыслили, и слава богу, ведь покуда в кассе были деньги, оба свято верили, что у них есть прибыль, а в конце года сочиняли некую сумму, которую и заявляли налоговой инспекции как прибыль; их «обеспечение по старости», как они именовали свой магазинчик, процветало, тогда как с калькуляциями и бухгалтерским учетом они вылетели бы в трубу. Обронски и Болье, оба кругленькие, счастливые, неподвижно стояли за прилавком, а если кому-то из них приходилось покидать свое привычное место и выходить из-за прилавка, то они с танцевальной ловкостью, повиливая бедрами, обходили один другого, они даже сидели в одинаковых позах, словно два старых, заслуженных цирковых медведя, и различить их сразу можно было только по тому, что у одного был стеклянный глаз – по его словам, несчастный случай, сцена с фехтованием, – а другой носил барочный парик с локонами – из тщеславия, как он сам признавался. Поскольку всем покупателям известно было, где лежит товар, то каждый брал то, что ему было надо, клал на весы, Обронски взвешивал товар при помощи гирь, Болье записывал стоимость, и всякий раз, в зависимости от того, входил покупатель или выходил, они на театральный манер называли это «арриве» и «де-пар», они хором кричали: «Добрый день!» или «До свиданья!» Они сожительствовали, и все об этом знали, но это никого не смущало. На площадке за домом стоял их жилой вагончик, который они купили у циркачей. Они и жили в тесном кругу цыганских повозок, населенных бесчисленными семьями цыган, которые обитали здесь с самого начала, раньше других осев тут и обретя свою родину.