Майкл Ондатже - Кошкин стол

Начал он с того, что пригласил меня в салон первого класса и угостил мороженым. Потом, уже у него в каюте, попросил продемонстрировать мою ловкость — снять сандалии, забраться на мебель и как можно быстрее обогнуть комнату, не ступая на пол. Я удивился, однако прыгнул с кресла на стол, потом на кровать, а потом, уцепившись за дверь, перекинулся в ванную. По сравнению с моей каюта была очень велика, и через несколько минут я стоял босиком на толстом ковре и пыхтел, как собака. Тогда барон принес мне чаю.

— Чай из Коломбо, не корабельный, — заметил он и долил сгущенного молока.

Он знал толк в чае. На борту нам подавали какие-то помои, и я давно перестал их пить. Собственно говоря, потом я не пил чая долгие годы. А барон подал мне последнюю чашку хорошего чая. Он разлил его в крошечные чашечки, так что на протяжении дня я их выпил несколько.

Барон заявил, что я ловкач. Потом подвел меня к двери каюты и указал на решетчатое окошко над нею. Окошко было прямоугольным, с небольшой задвижкой. Если его открыть, стекло ложилось плоско, горизонтально, будто поднос, — так можно было впускать внутрь воздух или выпускать его.

— Сможешь сюда пролезть?

Не дожидаясь ответа, он сложил ладони лодочкой и подсадил меня себе на плечи. Я оказался чуть ли не в двух метрах от пола. Я стал протискиваться в отверстие, стараясь не пораниться о стекло и о деревянную раму, — мне было страшно, что я упаду внутрь. Кроме прочего, открытое окно перекрывали две горизонтальные планки. Барон попросил меня протиснуться между ними, но у меня не получилось.

— Бесполезно. Слезай.

Я снова поставил колени ему на плечи, вцепился ему в смазанные бриллиантином волосы и стал спускаться, чувствуя, что не оправдал его ожиданий, — и это после мороженого и такого вкусного чая.

— Попробую кого другого, — пробормотал он себе под нос, будто меня уже и не было. А потом, заметив, как я огорчен, добавил: — Мне очень жаль.

На следующий день я застал барона у бассейна — он говорил с другим мальчиком, а потом они вместе ушли на верхнюю палубу. Мальчик был меньше меня, но, похоже, не такой ловкач, потому что через час он вернулся и говорил исключительно про чай и печенье, которыми его угощали. А еще через два дня барон снова пригласил меня к себе и попросил еще раз попробовать пролезть между планками. Сказал, что ему пришла в голову одна мысль. Когда мы проходили мимо стюарда, охранявшего вход в первый класс, барон снова сказал: «Мой племянник — выпьет со мной чаю». И через некоторое время я на совершенно законных основаниях вышагивал по коврам в салоне, высматривая на всякий случай Флавию Принс, поскольку это была и ее территория.

Барон попросил меня надеть плавки, и, когда я снял все остальное, он вытащил небольшой пузырек с машинным маслом, которое раздобыл в машинном отделении, и заставил меня намазаться густой черной жидкостью от самой шеи. После чего снова подкинул меня к окошку, перегороженному двумя планками. И все пошло как по маслу — я угрем проскользнул между планками и спрыгнул на пол в коридоре, по другую сторону двери. Постучал — барон, ухмыляясь, открыл мне.

Уже через минуту он выдал мне купальный халат, и мы зашагали по пустому коридору. Он постучал в одну из дверей, ответа не последовало, тогда он подсадил меня, и я на сей раз пролез в обратную сторону, в одну из кают класса люкс. Отпер дверь. Проходя мимо, барон потрепал меня по волосам. Вошел, с минуту посидел в кресле, подмигнул мне, а потом принялся осматривать помещение. Выдвинул несколько ящиков. Через пять минут мы вышли.

Оглядываясь теперь назад, я предполагаю, что он убедил меня: эти проникновения в чужие каюты — такая игра, в которую он играет со своими друзьями. Ведь вел он себя совершенно беспечно и непринужденно. Прогуливался по каюте, небрежно засунув руки в карманы брюк, посматривал на всякие предметы на полках и на столе, иногда заглядывал в соседние комнаты. Помню, однажды он нашел толстую связку бумаг и бросил ее в свою спортивную сумку. Однажды подцепил ножик с серебряным лезвием.

Пока барон все это проделывал, я таращился в иллюминаторы на море. Если иллюминаторы были открыты, до меня долетали крики игроков, которые метали кольца на нижней палубе. Это было интересно. Моя каюта, которую я делил с мистером Хейсти, размером была примерно с кровать в люксе. Однажды я забрел в ванную, полностью увешанную зеркалами, и вдруг увидел бесконечные шеренги собственных изображений — полуголых, покрытых черным маслом, только лицо коричневое, а волосы торчком. В зеркале стоял какой-то дикарь из «Книги джунглей», и его глаза, две белые лампочки, неотступно следили за мной. Как мне кажется, то был первый собственный образ или портрет, который отложился в моей памяти. Образ моей юности, который остался со мной на долгие годы: перепуганное, полуоформившееся существо, еще не ставшее никем и ничем. Потом я осознал, что в углу зеркальной рамы стоит барон и наблюдает за мной. Взгляд его был оценивающим. Можно подумать, он осознал, что именно я вижу в зеркале, будто и сам когда-то видел нечто подобное. Он бросил мне полотенце, приказал вымыться и одеться — вещи мои он принес в спортивной сумке.

Я с трудом дождался очередной встречи в нашей штаб-квартире, чтобы рассказать друзьям про это происшествие. Мне казалось, авторитет мой значительно вырос. Глядя вспять, я понимаю, что барон сделал мне некий незримый подарок, даровал нечто совсем маленькое, не больше карандашной точилки. А именно — умение совершать побег в иную сущность. Он указал мне на дверь, которую я отворил далеко не сразу, уже перевалив за двадцатилетний рубеж. Но смутные воспоминания об этих дневных часах остались со мной навсегда. Помню, однажды он постучал, не получил ответа, я проскользнул в окошко и впустил его — и тут мы с ужасом обнаружили, что в огромной кровати кто — то лежит, а прикроватный столик уставлен пузырьками с лекарствами. Барон молча поднял руку, подошел ближе и уставился на недвижное тело — позднее мы сообразили, что это был сэр Гектор де Сильва. Барон дотронулся до моего плеча и указал на металлический бюст миллионера, стоявший на гардеробе. Пока он обшаривал каюту на предмет ценных вещей — наверное, самоцветов, ведь именно за ними обычно и охотятся грабители, — я стрелял глазами туда-обратно, сравнивая металлическую голову с настоящей. Бюст венчала благородная львиная голова, совсем не похожая на ту, что лежала на подушке. Я попытался приподнять бюст, но он оказался слишком тяжел.

Барон перелистал документы, однако ничего не взял. Только снял с каминной полки маленькую зеленую статуэтку лягушки. Нагнулся ко мне и прошептал: «Нефритовая». А потом, неуместно-интимным жестом, схватил фотографию девушки, стоявшую в серебряной рамке у постели больного. Через несколько минут, когда мы шагали по коридору, он сообщил, что девушка ему очень понравилась.