Примо Леви - Передышка

Вечером шестнадцатого мы были в Бобруйске, вечером семнадцатого — в Овруче; эшелон повторял маршрут нашего последнего путешествия на север, когда нас везли из Жмеринки в Слуцк, только теперь в обратном направлении. Время тянулось медленно. Мы дремали, болтали, смотрели на пустынную величественную степь. Оптимизм первых минут стал заметно слабеть: это путешествие, которое по всем признакам должно было стать для нас последним, русские не могли организовать хуже и бездарнее. Похоже, они вообще его не организовывали, хотя кто-то где-то росчерком пера и определил нашу судьбу. На весь эшелон было не больше двух географических карт, над которыми мы без передышки гадали, пытаясь разрешить мучившие нас вопросы: то, что мы едем на юг, это ясно, но почему так медленно, безо всякого расписания, с необъяснимыми, выматывающими душу остановками, почему за сутки проезжаем несколько десятков километров? Мы часто задавали эти вопросы машинисту (спрашивать солдат было бессмысленно: они, похоже, наслаждались поездкой, а куда идет поезд, зачем — их не интересовало). Машинист, как адское божество, высовывался из своего раскаленного обиталища, разводил руками, пожимал плечами и всякий раз отвечал одно и то же:

— Куда завтра? Не знаю, дорогие, не знаю. Куда рельсы поведут, туда и поедем.

Тяжелее всех переносил неопределенность и вынужденное безделье Чезаре. Взъерошенный, грустный, с остановившимся взглядом, он сидел, забившись в угол вагона, как больное животное. Но это продолжалось недолго: активный человек долго бездействовать не может. На перегоне между Овручем и Житомиром с небольшими рассеянными деревушками внимание Чезаре привлекло медное кольцо на пальце Джакомантонио, его бывшего горе-компаньона по катовицкому бизнесу.

— Не продашь? — спросил Чезаре.

— Нет, — на всякий случай ответил отказом Джакомантонио.

— Даю два рубля.

— Восемь.

Торг продолжался долго; на первый взгляд могло показаться, что для обоих это просто развлечение, приятная умственная гимнастика, а кольцо — лишь предлог, повод потренироваться, испытать свои силы в дружеском соревновании, чтобы не выйти из формы. На самом деле все обстояло не так, и у Чезаре, как всегда, уже имелся четкий план действий.

К нашему удивлению, он довольно быстро пошел на уступки и приобрел кольцо за непомерно высокую для медного кольца цену (четыре рубля!), — видимо, оно ему было очень нужно. Потом вернулся в свой угол и до самого обеда занимался малопонятными манипуляциями, грубо отгоняя любопытных, пристававших к нему с вопросами, особенно Джакомантонио. Вытащив из карманов несколько лоскутков, он принялся тщательно тереть кольцо изнутри и снаружи: дыхнет и трет, снова дыхнет и снова трет. Потом, продолжая свою скрупулезную работу, он заменил ткань папиросной бумагой и, держа кольцо с необыкновенной осторожностью, чтобы голые пальцы не касались металла, еще долго его полировал. Время от времени он подносил кольцо к свету и, поворачивая его слегка, долго разглядывал, словно это был бриллиант чистой воды.

Наконец момент, которого ждал Чезаре, настал: поезд подошел к станции (не слишком большой, но и не слишком маленькой) и остановился. Остановка обещала быть короткой, поскольку наш состав не загнали на запасной путь. Чезаре, держа руку с кольцом на груди под курткой, стал подходить по очереди к ожидающим своего поезда крестьянам. С конспиративным видом он быстро высовывал руку и возбужденно шептал: « Товарищ, золото, золото!»

Русские на него почти не обращали внимания. Только один старичок попросил показать кольцо поближе и спросил, сколько оно стоит. Чезаре, не моргнув глазом, сказал: «Сто» (за золото слишком скромно, за медь преступно много). Старик предложил свои условия — сорок, Чезаре выразил негодование и обратился к следующему. Так он прошелся по всей платформе в поисках того, кто больше даст, и рассчитывая, когда раздастся свисток к отправлению, быстро совершить сделку и вскочить в поезд на ходу.

Пока Чезаре демонстрировал кольцо одним, другие, глядя на него недоверчиво, горячо переговаривались. Наконец паровоз засвистел, Чезаре всучил кольцо самому щедрому из потенциальных покупателей, положил в карман пятьдесят рублей и проворно вскочил в отходящий поезд. Поезд между тем проехал несколько метров и резко затормозил.

Чезаре задвинул вагонную дверь и через узкое оконце следил за происходящим на платформе — сначала с торжествующим видом, потом растерянно и, наконец, со страхом. Человек, купивший кольцо, показал его односельчанам, а те стали передавать его из рук в руки, крутить, вертеть и разглядывать со всех сторон, выражая явное сомнение и неодобрение. Поняв, что его обманули, неудачливый покупатель решительно направился вдоль состава в надежде отыскать Чезаре. Труда это не составляло, поскольку только в нашем вагоне была закрыта дверь.

Дело принимало плохой оборот. Русский, который явно большой сообразительностью не отличался, возможно, сам бы и не догадался, где прячется Чезаре, но несколько человек энергично жестикулировали, указывая ему в сторону нашего вагона. Одним рывком Чезаре отскочил от окошка и заметался в поисках спасения: хватая все, что попадалось ему под руку, он накидал в угол одеяла, мешки, куртки и зарылся в них. Видно его не было, но, прислушавшись, можно было услышать из глубины этой кучи слабые приглушенные ругательства и мольбу.

Русские уже подошли и стали стучать кулаками по вагону, когда поезд вдруг дернулся и начал набирать скорость. Чезаре вылез из своего укрытия. Он был белее мела, но держался как ни в чем не бывало.

— Пусть попробуют теперь догнать! — сказал он.

На следующее утро, когда солнце уже светило вовсю, поезд остановился в Казатине. Это название было мне как будто знакомо: где я мог его слышать или читать? В военных сводках? Нет, у меня было такое чувство, что гораздо позже, в самое недавнее время: кто-то вскользь называл мне этот город, причем не до, а после Освенцима, разрубившего надвое цепь моих воспоминаний.

И вот смутное воспоминание материализуется: как раз под нашим вагоном на платформе я вижу Галину, девушку из катовицкой комендатуры, переводчицу, машинистку и плясунью; я вижу Галину из Казатина. Я вылезаю поздороваться, радуясь и удивляясь невероятной встрече. В такой бескрайней стране встретить единственную русскую подругу! Разве это не чудо?

Галина не очень изменилась. Разве что одета получше и манерно закрывается от солнца зонтиком. Я тоже не изменился, по крайней мере внешне. Может быть, уже не так изможден и жалок, но одет все в ту же рванину. Только теперь я не нищий: у меня за спиной поезд, который тянет медленный, но надежный паровоз, с каждым днем приближая меня к Италии. Она желает мне счастливого пути, мы в спешке обмениваемся смущенными фразами — не на ее и не на моем языке, а на языке захватчиков, и снова расстаемся, потому что поезд трогается. Сидя в тряском вагоне, все дальше увозящем меня от Казатина, я вдыхаю запах дешевых духов, оставленный на моей ладони ее ладонью, радуюсь, что встретил ее, грущу, вспоминая проведенные с ней часы, недосказанные слова, упущенные возможности.