Сергей Довлатов - Речь без повода... или Колонки редактора

— Читать умеешь?!

Разнорабочий помолчал. Затем ответил спокойно:

— Умею.

И добавил:

— На семи языках…

Сергей Довлатов. Автошарж. 1980-е годы

Так называемая деревенская проза завладела сердцами отечественных читателей в шестидесятые годы. Имена Белова, Астафьева, Лихоносова, Распутина, Шукшина стали заслуженно популярны. С горечью и болью отображали эти писатели нынешний уклад российской деревни.

При всем том, деревенская жизнь не лишена была экзотического обаяния. Чудаки и фантазеры у Шукшина, мощные характеры у Распутина, живой и яркий говор у Астафьева — все это как бы заставило примириться с тягостной действительностью. Несколько заглушало мучительное чувство горечи.

До какого-то времени я, городской житель, считал эту литературу абсолютно правдивой. Как считал и считаю правдивыми романы Александра Дюма.

Францию 18-го столетия я так и не посетил. А вот Псковщину объездил. Жил подолгу в нескольких деревнях. Хорошо знаю бывший Святогорский район.

Живая действительность оказалась плачевнее художественной литературы.

Мне хочется рассказать о ярком и типичном представителе современной деревни. О бобыле Михал Иваныче, у которого я снимал жилье три года подряд.

Вначале — о самом жилье. Дом Михал Иваныча производил страшное впечатление. Крыша местами провалилась, оголив неровные темные балки. Стены были небрежно обиты фанерой. Треснувшие стекла заклеены газетной бумагой. Из бесчисленных щелей торчала грязная пакля.

Комната выглядела еще безобразнее. Середина потолка угрожающе нависала. Повсюду белели окурки и яичная скорлупа.

Когда приехала моя жена, она спросила:

— Ты уверен, что это жилое помещение? Нельзя ли подыскать что-то другое?

Я объяснил ей, что так живет большинство крестьян этого района…

Пил Михал Иваныч беспрерывно. До изумления, паралича и бреда. Причем бредил он исключительно матом…

Трезвым я его видел дважды. В эти парадоксальные дни Михал Иваныч запускал одновременно радио и телевизор. Ложился в брюках, доставал картонку из-под торта «Сказка». И начинал читать открытки, полученные за всю жизнь. Читал и комментировал:

— «Здравствуй, папа крестный!»… Ну, здравствуй, здравствуй, выблядок овечий… «Остаюсь вечно твой Радик»… Вечно твой, вечно твой… Да на хрена ты мне сдался…

Наутро он снова был пьян. Соседи его не осуждали. Поскольку так живет большинство крестьян этого района…

Речь Михал Иваныча была организована примечательно. Вряд ли она напоминала колоритные обороты героев Шукшина. Членораздельно и ответственно Миша выговаривал лишь существительные и глаголы. (Главным образом — в непристойных сочетаниях.) Второстепенные же члены употреблял совершенно произвольно. Какие подвернутся. Я уже не говорю о предлогах, частицах и междометиях. Их он создавал прямо на ходу.

Допустим, я говорил:

— Миша, пора тебе с алкоголем завязывать, хотя бы на время.

В ответ раздавалось:

— Эт сидор-пидор бозна где… Пятерку утро к хва и знато бысть в гадюшник. Аванс мой тыка што на дипоненте. Кого же еньть завязывать? Без пользы тыка… И душа не взойде…

Болтливых женщин он называл таратайками. Неверных жен — шаландами. Пиво и водку — балдой, отравой и керосином. Молодое поколенье — описью. Он восклицал:

— На турбазе опись гаешная бозна халабудит!

В смысле — молодежь, несовершеннолетняя шпана, озорничает и творит Бог знает что…

Окружающие его понимали. Ведь так говорит большинство крестьян этого района…

Что Миша за личность, я так и не понял. С виду — нелепый, добрый, бестолковый. Однажды повесил двух кошек на рябине. Петли смастерил из рыболовной лески.

— Расплодились, — говорит, — шумовки, сопсюду лузгают…

Был он нелепым и в доброте своей, и в злобе. Начальство материл в лицо последними словами. А проходя мимо изображения Фридриха Энгельса, стаскивал кепку. Без конца проклинал родезийского лидера Иена Смита. Зато любил и уважал буфетчицу в шалмане, которая его неизменно обсчитывала.

— Без этого нельзя, — говорил он, — порядок есть порядок…

В пьяном состоянии Миша был абсолютно невменяем. Все порывался кого-то убить, зарезать. Дважды я отнимал у него ружье. Прятал ножи и слесарные инструменты.

— Капиталистам служишь, гад! — орал Михал Иваныч, — все равно от буржуев спасиба не дождешься…

Окружающие ему сочувствовали. Ведь так живет большинство крестьян этого района…

Коров тут почти не заводят. Я спрашивал почему?

— Нечем, — говорят, — кормить. Траву косить — негде. Сено возить — не на чем…

Огороды у здешних крестьян жалкие, лук да картошка. Михал Иваныч говорил:

— Я и не отличу, где жито, где просо…

Помню, дед Тимоха из деревни Шаробыки жаловался мне:

— Случись лошадь запрячь — так некому. На всю деревню я один…

Я спросил его:

— Если бы государство вернуло землю крестьянам, что тогда?

— Кому это надо? — ответил Тимоха. — На бутылку и так любой заработает. Землю пахать разучились… Беда…

Вернемся к деревенской прозе. Белов, Лихоносов, Астафьев, Распутин — талантливые, яркие писатели. Тем не менее в основе их творчества — уклончивый вялый мотив. «Где ты, Русь? Где частушки, рушники, кокошники? Где хлебосольство, удаль и размах? Где самовары, иконы, подвижники, юродивые? Где стерлядь, карпы, мед, зернистая икра? Где обыкновенные лошади, черт побери?! Где целомудренная стыдливость чувств?»

Писатели голову ломают: «Где ты, Русь? Куда девалась? Кто тебя загубил?»…

Кто, кто… Да любой семиклассник знает — кто!

Однако эта трагическая истина не для советских писателей. Пусть даже и весьма талантливых…

Отечественное пьянство достигло, как известно, раблезианских масштабов. Всегда пили много. Но сейчас как-то остервенело. С каким-то отчаянным размахом.

Я вспоминаю Ленинград. Обычное утро. Томительные часы до открытия винных магазинов. Легионы опухших, подвижных, не опохмелившихся алкашей.

Помню, шел я от Разъезжей к Невскому. Шестеро абсолютно незнакомых мужчин взволнованно поделились:

— Але! Мужик! На Коломенской дают ОПЕРАТИВ!

(Кстати, замечательный пример народного словотворчества. Вместо изысканного и непонятного «аперитив» — конкретное и содержательное — «оператив», то есть оперативное, радикальное средство…)

Короче, пьют. Повсюду и беспрерывно. Пьют любую гадость. Пьют лосьоны и шампуни. Пьют в общественных туалетах и на садовых скамейках…