Кадзуо Исигуро - Там, где в дымке холмы

Теперь у меня нет сомнений, что какие-то из тех женщин, с которыми я тогда жила, немало страдали, помнили много тяжкого и ужасного. Однако, видя изо дня в день, как они хлопочут над своими мужьями и детьми, я с трудом верила тому, что на их долю выпали когда-то бедствия и кошмары военного времени. Я и не помышляла выказывать им неприязнь, но, пожалуй, верно и то, что ничуть не старалась им понравиться. В ту пору мне все еще хотелось, чтобы меня никто не трогал.

И потому разговор женщин о Сатико вызвал у меня интерес. Тот полдень на трамвайной остановке запомнился мне очень отчетливо. После июньских дождей едва ли не впервые выдался такой яркий солнечный день, и пропитанные влагой кирпичные и бетонные поверхности сохли у нас на глазах.

Мы стояли на железнодорожном мосту, и по одну сторону колеи у подножия холма виднелось скопление крыш, словно дома скатились вниз по склону. За домами, чуть-чуть поодаль, четырьмя бетонными столбами возвышались наши многоквартирные дома. Я испытывала к Сатико симпатию и чувствовала, что мне отчасти понятна ее отчужденность, бросившаяся мне в глаза, когда я наблюдала за ней издали.

Тем летом мы с ней подружились — и на какое-то время, пусть ненадолго, мне предстояло войти к ней в доверие. Теперь и не скажу точно, как именно мы познакомились. Помнится, однажды днем я завидела ее впереди на тропинке, которая вела из прилегающей к домам территории. Я спешила, но и Сатико шла уверенной ровной походкой. Мы, должно быть, знали друг друга по имени, потому что, подойдя ближе, я ее окликнула.

Сатико обернулась и подождала, пока я с ней поравняюсь.

— Что-то не так? — спросила она.

— Рада, что вы мне встретились, — проговорила я, слегка запыхавшись. — Только вышла из дома — вижу, ваша дочка дерется. Вон там, возле канав.

— Дерется?

— С двумя детьми. Один из них мальчик. Дрались они не на шутку.

— Понятно.

Сатико двинулась дальше. Я зашагала рядом, стараясь не отставать.

— Не хочется вас тревожить, но потасовка была совсем нешуточная. Мне даже показалось, что у вашей дочери щека поранена.

— Понятно.

— Это случилось там, на краю пустыря.

— И как, по-вашему, они все еще дерутся? — Сатико продолжала подниматься на холм.

— Нет-нет. Ваша дочь убежала, я видела.

Сатико взглянула на меня с улыбкой:

— Вы не привыкли к тому, что дети дерутся?

— Да нет, я понимаю, они дерутся, конечно. Но я посчитала нужным вам сказать. И знаете, я не думаю, что ваша дочь побежала в школу. Двое других опять пошли в ту сторону, а ваша дочь повернула назад, к реке.

Сатико, ничего не ответив, продолжала идти дальше.

— Собственно говоря, я собиралась и раньше дать вам об этом знать. Вашу дочь в последнее время я не раз встречала. Может, она и уроки кое-когда прогуливает?

На верхушке холма тропинка разветвлялась. Сатико остановилась, и мы посмотрели друг на друга.

— Спасибо вам за заботу, Эцуко. Вы очень, очень добры. Уверена, из вас получится чудесная мать.

Раньше я тоже — как и женщины на трамвайной остановке — предполагала, что Сатико лет тридцать или около того. Но, по-видимому, вводила в заблуждение ее девическая фигура: на лицо она выглядела куда старше. Сатико смотрела на меня, словно чуточку развеселившись, и выражение ее глаз заставило меня смущенно рассмеяться.

— Очень признательна вам, что вы меня нагнали, — сказала она. — Но, знаете, я сейчас тороплюсь. Мне нужно ехать в Нагасаки.

— Понимаю. Я просто подумала, что лучше всего к вам подойти и сказать, вот и все.

Сатико, не спуская с меня своего смешливого взгляда, добавила:

— Вы очень добры. И, пожалуйста, извините меня. Я должна попасть в город.

Она слегка поклонилась и свернула на дорожку, которая вела к трамвайной остановке.

— Потому что у нее была поранена щека, — погромче проговорила я ей вслед. — И местами на реке очень опасно. Я решила, что лучше всего пойти и сказать вам.

Сатико обернулась ко мне:

— Если вам нечем будет заняться, Эцуко, то, может быть, приглядите сегодня за моей дочерью?

Я вернусь после обеда. Не сомневаюсь, что вы с ней отлично поладите.

— Согласна, если вы так хотите. Должна заметить, что вашу дочь еще рано оставлять одну на целый день.

— Вы очень, очень добры, — повторила Сатико. И снова улыбнулась. — Да, я уверена, что из вас получится чудесная мать.

Расставшись с Сатико, я спустилась с холма и направилась к застроенному участку. Оказавшись на задах нашего дома, откуда открывался вид на пустырь, я девочки нигде не обнаружила и уже собиралась вернуться домой, когда заметила, что у речного берега что-то шевелится. Марико, должно быть, прокрадывалась по грязи, низко пригнувшись, но теперь я ясно разглядела ее фигурку. Поначалу меня подмывало пренебречь обещанием и заняться домашними делами, однако я все же двинулась в ее сторону, стараясь не угодить в канаву.

Насколько помнится, я тогда впервые заговорила с Марико. Надо думать, в то утро ее поведение мало чем отличалось от обычного: я, как-никак, была для девочки посторонней, и она имела полное право отнестись ко мне настороженно. И если я почувствовала какую-то странную обеспокоенность, то, наверное, это было вызвано тем, как Марико со мной держалась.

Вода в реке тем утром еще не убыла, и после дождей, ливших несколько недель, течение было быстрым. Береговой склон круто спускался к кромке реки; грязь у подножия склона, где стояла девочка, на вид еще не просохла. На ней было простое хлопчатобумажное платье до колен, коротко остриженные волосы делали ее похожей на мальчика. Она без улыбки взглянула на меня снизу.

— Привет! — сказала я. — Я только что разговаривала с твоей мамой. Ты, наверное, Марико-сан?

Девочка глядела на меня, по-прежнему не произнося ни слова. На щеке у нее темнело пятно грязи, которое я приняла раньше за рану.

— Тебе не надо быть в школе? — спросила я.

Она ответила не сразу:

— Я не хожу в школу.

— Но в школу все дети должны ходить. Тебе что, не нравится?

— Я не хожу в школу.

— Но разве твоя мама не отправляла тебя туда?

Марико не ответила. А отступила от меня на шаг дальше.

— Осторожней, — предупредила я. — Упадешь в воду. Там очень скользко.

Стоя у подножия склона, она по-прежнему не сводила с меня глаз. Рядом с ней в грязи лежали ее башмаки. Босые ноги, как и ее обувь, были покрыты грязью.

— Я говорила с твоей мамой, — сказала я, ободряюще улыбнувшись девочке. — Она разрешила тебе пойти со мной и подождать ее у меня дома. Это недалеко отсюда, вон в том доме. Пойдем, я угощу тебя печеньем, которое вчера испекла. Как ты на это смотришь, Марико-сан? А ты бы рассказала мне о себе.

Марико продолжала меня изучать. Потом, не сводя с меня глаз, нагнулась и подобрана башмаки. Поначалу я приняла это за ее готовность пойти со мной, но потом поняла, что она держит башмаки в руках, собираясь убежать.