Мануэла Гретковская - Женщина и мужчины

Кассирша обменивается с парнем понимающими взглядами. Кабинка, последнее спасение для женщин, чей размер больше сорокового… или для тех, кому больше сорока?…

Иоанна обуздала свою фантазию. Ей ведь мужчина нужен, а не смазливый вибратор – мужчина, с которым можно поговорить, которого не стыдно представить детям. А там, в кабине, женщина, мечтавшая о быстром сексе, – это была не она. Не Иоанна. Пристыженная, она склонила голову, проходя под камерами наблюдения. И злая, разъяренная мать – тоже не она. Она делает все, что может.

С Мареком приходилось ругаться из-за денег: он давал меньше, чем обещал. Она обозвала его засранцем. Он не придерживается соглашения. Он разлюбил ее, но это, во-первых, недоказуемо, во-вторых, ненаказуемо. Это он развалил брак – так почему же говорить «мне не повезло в браке» должна она?

Единственное, в чем ей везло и где все хорошо получалось, – это кондитерская. Она наняла еще девушек, уже открывает филиал в Варшаве. Логистика бизнеса? В одиночку воспитывать троих детей – тоже логистика, но куда более трудная.

Клара была беременна, но беременность – самый легкий этап: из тебя в ребенка переливается лишь твоя кровь. Воспитание – гораздо более тяжелая трансфузия. [93] Трансфузия (мед.) – переливание крови Иногда Иоанна кричала, обращаясь сразу к троим:

– Я не знаю, насколько правильно то, что я от вас требую, я не знаю, во что это выльется в будущем, но пока что я этого требую, и вы обязаны меня слушаться!..

…Она возвращалась из магазина и все не могла остыть. Что более унизительно: быть пойманной на горячем в вонючей кабинке или быть оставленной женой?… Продавец лишь делает вид, что хочет женщину, он стопроцентный фетишист, не женщину он хочет, а белье понюхать. Марек в последние годы тоже не занимался с ней любовью по-настоящему. Под видом ласк он засовывал руку ей между ног, нетерпеливо проверяя, мокрая она уже или еще нет. Мокрая, мокрая, она постоянно мокрая – слишком много усилий, пота, слишком много слез, которые приходится глотать молча.

Стоял теплый июньский вечер, и праздник в «Сладких словечках» перенесли во дворик, окруженный белой стеной. Иоанна загодя украсила его деревцами в горшках и китайскими фонариками. Она подумала, что, если декорировать стену тканью и украсить ее венками из золоченых колосьев и цветов, это, пожалуй, будет слишком, ведь, в конце концов, в сфере бизнеса она начинающая. Но ее «Сладкие словечки» процветают, ей – лично ей! – дали кредит, и вскоре она откроет еще одни «Словечки», уже в Варшаве. Это ли не повод устроить вечеринку для друзей и знакомых?

Иоанна осторожно, чтобы не закоптилось стекло, зажигает свечки в миниатюрных фонариках. У нее дрожит веко. Нервный тик случается у нее в моменты расслабленности – такие как сейчас, когда все дела улажены наилучшим образом, а ее гости – кто с бокалами, кто с одноразовыми стаканчиками – прогуливаются среди искусственных деревьев. Вот статная Моника Зелинска, вокруг нее вьется длинноволосый художник. Вот дамы, озабоченные идеями феминизма, – их кружок собирается у нее по субботам. Вот сбились в группу шахматисты – они проводят здесь свои турниры каждый вторник. А те, что в шляпах и в галстуках, – ее клиенты из дома престарелых, и обычно появляются здесь в дни скидок.

Приехали и ближайшие соседи Иоанны по поселку. Для них распад ее брака послужил тревожным сигналом – будто сработала установленная на здании администрации сирена, предупреждая обитателей об опасности. Разумеется, тогда все они, возмущенные уходом Марека, моментально примчались к ней, наперебой предлагая свою помощь и поддержку, хотя впоследствии признали, что их реакция была чересчур поспешной. Не следует осуждать ближних своих: этого не советовал Иисус, этого не рекомендует семейная психология. «Скорее всего, мы переносили на Марека наши собственные фантазии о супружеской измене», – признавались мужья на сеансах брачной терапии под покровительством костела и просили отпущения грехов, связанных с их мужской природой. А жены… те давно знали, кто виноват, считая, что семья и женские амбиции – вещи несовместимые, и кто-то непременно будет страдать. К счастью, в данном случае страдает она. Вот найдет себе мужика, согрешит и не сможет принимать причастия… Соседки уже поджаривали Иоанну на вертеле осуждения, прежде щедро сдобрив ее пикантной приправой своего сочувствия. При этом они попивали кофе из ее фарфоровых чашек, оценивая каждый глоток и каждый кирпичик в здании ее кондитерской.

Иоанна, затянутая в талии широким поясом, выпрямилась, переводя дух. Ей нравится ощущать натиск, преодолевать сопротивление – это заставляет ее совершенствоваться, быть лучше других. И завистливым соседкам, и их очарованным мужьям она посылает ослепительную улыбку от Эльжбеты. Сперва Иоанну угнетала мысль о том, что страдает и плачет она из-за Эльжбеты и что, когда наконец перестанет плакать, то ее белозубая улыбка тоже будет свидетельством мастерства этой блядской дантистки. Подумав, Иоанна решила извлечь из своего положения максимум пользы. «Все то, из-за чего я страдаю, все то, чего не могу из себя вырвать, станет моим достоинством, – пообещала она себе. – Одиночество? Пожалуйста! Я работаю за двоих».

С верхушки фруктовой пирамиды она взяла яблоко и, пока разносила пирожные, усердно его грызла. Время от времени ее посещала мысль, что если бы тогда, на Пасху, она так самоотверженно не готовилась к празднику, не испекла бы тех чертовых пирожных с орехами, Марек не повредил бы зуб, не познакомился с Эльжбетой и сегодня был бы с ними… Ведь у них там на телевидении столько молодых привлекательных девушек… так почему же Эльжбета?… Быть может, Иоанне не следовало быть такой идеальной, такой совершенной домохозяйкой и вполне достаточно было бы выглядеть обыденно, готовить средненько, а все свое совершенство оставить для работы?… Ну что ж, теперь она создает гениальные рецепты пирожных, помогает своим поварам расставлять на них последние акценты – где засахаренную вишенку, где орешек, как будто все эти вишенки и орешки повлияют не только на чей-то аппетит, но и на чью-то судьбу.

Павел привязал Пати к прилавку, а щенка оставил при себе. Героический пафос Иоанны, угождающей гостям, раздражал его: он понимал, что под всем этим глянцем кроется болезненное беспокойство, желание преподать черни урок хорошего вкуса и безупречных манер. Проходя между столиками, Иоанна собирала сливки восхищения: мужественная одинокая мать, настоящая полька, сколько дел переделали эти руки… Павел знал, что вся ее самоотверженность и забота о детях – невидимая броня на обнаженной груди Свободы, сражающейся на баррикадах бытия.