Андрей Воронцов - Называйте меня пророком

Она молчала, видимо, обдумывая услышанное.

— Слушай, Илья, скажи честно: ты не выдумываешь всё это для того, чтобы найти повод помириться со мной?

— Надя, я был бы счастлив! И помириться, и выдумывать для того, чтобы помириться! Потому что я люблю тебя больше всех на свете, а вчера нес похмельную чушь! Но это, к сожалению, правда! Помоги!

— Хорошо, — сказала она более мягким, как ему показалось, голосом. — Сделаю всё, что смогу. Приезжай в Домодедово за два часа до отлета. Отлет — в семь пятьдесят. Там позвони мне.

— Надюша!.. Солнце!.. А куда летим? — спохватился он.

— В Екатеринбург.

Был третий час. Время еще есть, но лучше просидеть лишний час в заполненном людьми аэропорту, чем торчать здесь, как на юру. Нужно заскочить домой, взять денег, съесть чего-нибудь и ехать в Домодедово.

— Ну, рассказывай, — сказала Надя, поправляя на коленях форменную юбку.

Они сидели в одном из многочисленных домодедовских кафе, напротив огромного панорамного окна, за которым, мигая огнями, взлетали и садились самолеты. Енисеев попытался при встрече поцеловать Надю, но она отстранилась.

Он рассказал ей всё, в том числе и про Елену (опустив, правда, позавчерашний разговор с ней у общежития). Он не сказал только о посетившем его видении и о том, что он надумал. Надя сначала слушала его сдержанно, а потом брови ее поползли вверх, превращаясь в треугольники, и на лице появилось то же растерянное выражение, что было после посадки в Иркутске, когда они встретились у выхода.

Енисеев замолчал. Молчала и Надя, теребя сережки.

— А что это даст, если они соберутся все вместе в том кафе? — наконец, спросила она.

— Ну, пусть выяснят, у кого из них больше прав на меня, — уклончиво ответил Енисеев. — Может, перестреляют друг друга. В любом случае, это будет свара, шум, а где свара, там милиция, журналисты, что выгодно нам, но невыгодно им. Огласка заставит их умерить свой пыл.

— А как они узнают, что они конкуренты?

— А я позвоню им, скажу, что не могу договариваться сразу с тремя бандами, и пусть они сначала решат, кто из них круче.

— Возьмут и договорятся. Поделят тебя между всеми поровну. Составят график: сегодня ты работаешь на одного, завтра на другого, послезавтра на третьего. Что тогда?

— Нет, это здесь, в аэропорту, составляют графики для разных авиакомпаний. Может быть, Розенкранц и Гильденстерн и захотят договориться с сатанистами, но сатанисты этого не захотят, поскольку привыкли действовать тайно. И уж точно те и другие не станут договариваться с Ефремом, — не потому, что им противно, а потому, что это не их уровень.

Енисеев говорил, что в голову придет, не желая открывать Наде весь план, но она задумалась.

— Что ж, наверное, ты прав. Я договорилась с командиром. Сиди здесь, жди вызова. — Потом она посмотрела ему в глаза и спросила: — Ну, а эта Елена… она что — красивая?

— Красивая, — не отводя взгляда, честно ответил Енисеев. — Только забудь всё, о чем ты думала. В мире есть много женщин — красивых и не очень. Но с тех пор, как я тебя увидел, в моей жизни есть только одна женщина. Это ты. Было бы странно, если бы я тебя немного не ревновал. Мне лестно, что меня ревнуешь ты. Но я тебя никогда не предам и знаю, что ты меня не предашь. Забудь мои вчерашние глупые слова. Ты лучше всех и красивее всех. Елена? Она храбрый человек, хороший товарищ. В пьяном кураже я впутал ее невзначай в чудовищную историю, не дай Бог никому. Хочешь, не хочешь, а выпутываться надо вместе. Вот мы и выпутывались. Близости между нами не было. И не будет. Может быть, я ей нравлюсь. Может быть, она нравится мне. Ведь люди нравятся друг другу бессознательно, а не по трезвом размышлении. Но одно дело симпатия, а другое — жизнь. Моя судьба — это ты, и я сразу сказал ей об этом.

Надя опустила глаза, сняла невидимую пылинку с рукава.

— Мне надо идти.

Она встала, оправила жакет на груди, юбку и торопливо зашагала — светлая, легкая, тоненькая — к лестнице.

Командир и экипаж отнеслись к Енисееву с неожиданным уважением, весьма странным по отношению к человеку, желающему полетать «на халяву». Не будучи в силах совсем избавиться от давних предубеждений относительно бравых пилотов, ухлестывающих за Надей, ожидал он и некой затаенной насмешки в их глазах. Но не увидел и тени насмешки, только нескрываемое любопытство. Всё объяснилось просто.

Когда настало время идти к самолету, минуя посты охраны, второй пилот, человек ростом с Енисеева, предложил ему надеть свое форменное пальто, а его плащ взял в руки.

— Что же, вы из-за меня пойдете в одном кителе? — смутился Енисеев.

— А погода-то? — улыбнулся пилот. — Плюс! Не озябну. Вот прилетим в Кольцово, там, конечно, шинелька понадобится. У них уже минус.

Выходя, второй пилот пропустил идущего Енисеева вперед, и — любезность за любезность — пришлось идти с ним по коридору рядом.

— Вы знаете, — сказал летчик, — мне так интересно познакомиться с вами! Ведь мы столько слышали о вас от Надежды. И про иркутский самолет, и про польский! Мы все переживали, когда она рассказывала о суде над вами. Мы не верим, что вы виноваты, и очень рады возможности хоть чем-то вам помочь.

— Надежда рассказывала обо мне?.. — пролепетал ошеломленный Енисеев.

— Конечно! — засмеялся пилот. — У нее только и разговору, что о вас. Наши девчонки на отдыхе начинают перемывать косточки мужикам, а она всегда: «А вот мой муж…» Они смеются: «Ну что ты, всё муж да муж, как будто других мужиков нету, о которых стоит поговорить!». А она отвечает: «Мой муж — особенный, с таким бы вы тоже о других не думали».

Шедшая сзади вместе с другими стюардессами Надя услышала, что говорят о ней.

— Вадим Антонович! — воскликнула она. — Можно вас попросить не рассказывать мужу небылицы! Почему это я не разговариваю о других мужчинах? Вон, девочки подтвердят — разговариваю.

— Да ладно, Надежда! — обернулся он на ходу. — Если он у вас пророк, то и так всё знает. У нас иногда летчики из других экипажей безуспешно пытаются приударить за Надеждой и спрашивают: «Почему она такая?» А мы говорим: «Вот если бы ваши жены видели на расстоянии, что вы делаете, вы бы тоже были такие».

Идущий впереди командир посмеивался.

— А что, Илья Петрович, — осведомился Вадим Антонович, — сегодня нормально долетим, без происшествий?

— Да, нормально, — без раздумий подтвердил Енисеев. — Иначе и быть не может.

Но сам он думал об ином: каким он был идиотом, когда подозревал Надю!

Позже, когда они оказались рядом перед посадкой на автобус, он боялся с ней встретиться глазами, и она тоже смотрела в сторону. Но Енисеев ясно ощущал исходящее от Нади тепло и такое же тепло чувствовал в своей груди.