Андрей Балдин - Лёвушка и чудо

Кремлевское строение: это можно понять как метафору. Николай Ильич был человеком прочного личного строения.

Он участвовал в войне с Наполеоном, только не в России, не в двенадцатом году, а позже, в Европе. Попал в плен, где пробыл довольно долго. Денщик его, в том же плену побывавший, прятал хозяйское золото в сапоге. Он изранил ногу, но золото сохранил, и потом они славно пожили в Париже после победы.

В историях второго Николая не много выдающегося, зато все они показательно, хорошо прочны (это свойство Толстому удалось передать в портрете Николая Ростова). Он вел хозяйство, любил охоту; его борзая Милка перекочевала в роман «Война и мир» и даже в нем размножилась — все любимые собаки у Толстого-Ростова были Милки. Николай Ильич собрал неплохую библиотеку — последовательно, по одной книге: пока читал одну, следующую не покупал. Опять-таки характерная, надежная история.

Пусть он будет архитектором.

Шаг за шагом архитектор Николай Ильич Толстой совершал свои незаметные подвиги: справился с долгами, победил (в глазах детей) французов, достроил дом.

Все ему удалось, не удалось только прожить подольше. Спустя семь лет после смерти жены Николай Ильич умер — внезапно, во время отъезда в Тулу: шел по улице и упал; подняли его уже мертвым. Дети, четверо сыновей и дочь, остались сиротами.

Старший сын Николая Ильича Толстого был также Николай. Старший брат Лёвушки, Николай Николаевич (1823–1860).

Третий Николай; никольская сага Ясной Поляны продолжается.

Ее последовательность важна здесь в первую очередь; в ней заключены многие закономерности, которые нужно иметь в виду при разборе «храмовой» яснополянской стройки.

Третий Николай составил свой особенный этаж в лестнице здешних возрастов. Формально он принадлежал тому же поколению, что и Лёвушка, но на деле намного опередил его. Отчасти он заменил меньшому брату отца. Это особенно помогло в первое время после смерти Николая Ильича, которую Лёвушка переживал очень болезненно: не верил в его уход, сочинял темные сюжеты о возможности встречи с ним — понятные, трагические сюжеты.

Говорят, на мысль о возвращении прошлого посредством слова Толстого навел брат Николай. Будто бы он посоветовал Лёвушке писать — слово за словом, составлять из слов текст-невод, с помощью которого можно вернуть прошлое. Очень просто: нужно описать во всех деталях вчерашний день, для начала вчерашний, который помнится хорошо. Если описать день полностью, он вернется к тебе и никуда более не исчезнет. Затем позавчерашний, затем вспомнить и записать все из третьего дня и так далее. И постепенно прошлое вернется — все, целиком, и с ним вернутся родители.

Это похоже на правду: третий Николай часто придумывал такие сказки; Лёвушка веровал в них. Некоторые он пронес с собой через всю жизнь и даже похоронить себя велел в том месте, где Николай закопал заветную зеленую палочку с написанным на ней рецептом общего счастья.

Третий Николай не строил — он мифологизировал, перетолковал дом-храм; именно в его устном сочинении дом стал храмом. Лёвушка воспринял его сказки как совершенную «сакральную» правду.

Об этом пишет Шкловский, повторяя очередную сказку Николая: в доме жили несколько времен разом; он так долго строился, что одни комнаты уже успевали обветшать и состариться, в них царил беспорядок давно оставленного жилья (в них жило прошлое), тогда как в других еще шло строительство, в них жил беспорядок стройки (жило будущее).

В таком подвижном, вечноустрояемом доме-храме третий Николай находил свое царство. Это было царство идеального обустройства времени. Николай прослеживал по дому и за его пределами особые дорожки-канавки, по которым текло время. Он знал, в какие ворота — понятное дело, в южные, — между белых башен в Ясную входило время, как оно проникало в дом, какие расставляло по комнатам точки и запятые, подвижные, как стая рыб, солнечные блики, и как потом уходило, сначала из дома, из задних, большей частью запертых дверей, затем из усадьбы.

Время уходило на север, минуя поляны и малые проплешины, в самую гущу леса. Лес покрывал северный склон «кремлевского» холма. В противоположность южному, ухоженному, идеально спланированному, этот склон был дик, свободен в своих природных, противучеловеческих формах, направлен в древность, или так — в страну мертвых.

Все это есть на реальной карте Ясной.

С северной стороны холм разрезает овраг Старый Заказ — он есть главная канавка, по которой из Ясной Поляны уходит время. В ту сторону — по оврагу вниз (по заказу) положено уходить мертвым. На краю оврага, на краю света в понимании детей Толстых, закопана зеленая палочка. Здесь же, согласно правилу ухода из Ясной, должно ее обитателям ложиться и умирать. Здесь, у начала оврага — где же еще? — завещает похоронить себя мальчик Лёвушка, свято верующий в геометрию времени старшего брата Николая.

В доме-музее Толстого есть комната для гостей, на самом же деле — комната третьего Николая . Странная комната, беззвучный пропуск в теле дома. В нее можно пройти прямо из передней, но как будто что-то не пускает, пустота загораживает дорогу.

В помещении, прозрачно-светлом, нет теней; как будто в нем стоит туман, невидимо обливающий предметы. В низкой нише помещается бюст третьего Николая; бюст был сделан вскоре после его смерти бельгийским скульптором Гейфсом. Гейфс воспользовался посмертной маской Николая Николаевича. Это видно: есть что-то неживое в этих гладких, оплывающих чертах. Однако он и не мертв, этот мраморный третий Николай. Он словно улыбается. Он помещен где-то посередине между (последним, смертным) сном и (новым) пробуждением — позиция, крайне интересная Толстому.

Лев провожал брата Николая в «страну мертвых», наблюдал за ним до последних минут. Это было в городе Гиере (Йере) на юге Франции, где Николай умирал от туберкулеза. Наблюдения за его смертью, за этим последним зависанием человека между бытием и небытием составили для Лёвушки важнейшее — ужасное — впечатление.

Позже, собирая-вспоминая роман, он поместил в эту промежуточную позицию, на грань последнего мгновения, умирающего Андрея Болконского и, сколько возможно, удерживал его в ней, наблюдая за смертью героя с интересом, который трудно назвать литературным. Он определенно списал умирающего — просыпающегося? — князя Андрея с брата.

Или с этой маски, которая до последнего дня была рядом с ним.

Искусная работа! С этой бледной головой, гладкой, как будто обмыленной, что отчасти объясняется работой рассеянного, без теней света, комната обретает характер склепа. Хорошо же тут было гостям.