Т. Корагессан Бойл - Путь вниз

– Дон Фаусто – скряга, дон Фаусто – скряга!

Да, это была моя ошибка, по крайней мере, отчасти, ибо я отказался купить ей побрякушку в ювелирной лавке, но все-таки представьте мой ужас, не говоря уже о гневе, Я бил себя по губам и проклинал себя. Я должен был лучше понимать это, заключая брак с женщиной, которая молодела с каждым годом, тогда как я еще только старел. Но меня всегда влекла зрелость, и когда я был молодым, только вошедшим в возраст мужчиной тридцати лет, я находил ее пятидесятилетние морщины и складки столь же привлекательными, как и ее мягкий юмор и голос, исполненный властности и опытности. Затем ей исполнилось сорок пять, мне же было тридцать пять, и мы стали ближе друг другу, чем когда-либо, пока мы не отпраздновали наш сороковой день рождения вместе, и я подумал было, что оказался в раю.

Но теперь, теперь она носится по улицам как маленькая шалунья, ей пятнадцать лет, и вам бы и в голову не пришло, что когда-то ей уже было пятнадцать, мелькает край ее нижней юбки, ноги бешено отплясывают что-то неистовое, а в волосах виднеется шоколад – шоколад, который ona ест днем и ночью, не заботясь о прыщах, рассыпавшихся алыми созвездиями по всему ее лицу и очаровательному крохотному подбородку. А вот она, прямо передо мной, на бегу опускает руки во все банки с живой рыбой, которые выставил на продажу бедняга Леандро Mona, и еще того хуже, рушит пирамиду из плодов манго, любовно выстроенную Бенедиктом Морено.

И о чем же я думаю, запыхавшись и ощущая, что мои легкие отяжелели, как если бы они были сделаны из кожи? «Когда мы вернемся домой – вот о чем я думаю, – только мы вернемся домой, я ее отшлепаю».

На крыльце послышался громкий стук – грозный, тяжелый и звучный, и он разнесся по пустому дому подобно поступи рока. Джон испуганно сел. Ощущение было такое, будто кто-то прибивал что-то к доскам или кого-то убивали. Но затем звук пришел снова, сначала один удар, затем целая серия, словно школьники со всей округи собрались, чтобы устроить у парадного крыльца бега в мешках. Он бросил взгляд на часы, стоящие на каминной полке, уже без двадцати девять – куда только ушло время – отложил книгу в сторону и поднялся с дивана, чтобы выяснить, в чем дело.

Приблизившись к парадному входу, он услышал, что стук стал более громким и более настойчивым, как если бы кто-то стряхивал снег с ботинок – да, конечно, звук именно такой. Это Барб, машина застряла где-то в пробке и ей пришлось всю дорогу идти пешком; он мог уже вообразить себе эту картину: она раздражена, конечно, но не слишком, на нее подействовала магия и романтика бури, и она согреется у огня, выпьет с ним бренди, и они съедят что-нибудь, что можно разогреть на открытом огне, что-нибудь вроде хот-дога, а затем, – затем он сможет вернуться к своей книге. Но все это в мельчайших подробностях возникшее видение, вызванное звуком, издаваемым стучащими ногами, чувство удовлетворения и осмысления, – все вмиг исчезло. В ту же секунду, когда он протянул руку, чтобы отпереть замок, он услышал негромкий мужской голос и отрывистое хихиканье женщины, но абсолютно точно, это не Барб.

Затем отворилась дверь, леденящий порыв ветра, незабываемый аромат снега, совершенно измененный и все еще меняющийся мир, и на фоне всего этого Бак, вернувшийся домой из колледжа в покрытой снегом куртке, а с ним девушка с ошеломляющими голубыми глазами и в вязаной шапочке, натянутой до бровей.

– Привет, пап, – на лету бросил Бак, и вот он и решительно топающая ногами девушка уже оказались в прихожей, и старая собака виляет хвостом и пытается приветствовать прибывших щенячьим тявканьем.

– О, господи, – внезапно воскликнул Бак, его голос прозвучал высоко и исступленно, – ты когда-нибудь видел что-то подобное? Это надо же, мы добирались сюда из Платсбурга двенадцать часов, по северной дороге сюда шел только автобус. Ничего себе погодка, а?

В голове Джона стоял туман. Сам он, или часть его, все еще там, в книге.

– Тебя исключили из колледжа? – спросил он, взмахнув руками, словно боясь потерять равновесие.

Бак бросил на него взгляд – у него узкие глаза, унаследованные им от матери, нос, напоминающий клюв, и щеки, алые от румянца, или от неумеренного употребления спиртного – во всяком случае, Джону доводилось слышать, что студенты в Платсбурге преуспевают в этом более всего.

– Нет, – ответил наконец Бак. На его лице появилось выражение обиды оскорби. – Я подумал только, не заехать ли домой на уик-энд, понимаешь, посмотреть, как все… ну, а это Берн.

Он кивнул в сторону девушки, которой наконец удалось снять с себя шапочку и встряхнуть сверкающей копной светлых, почти белых волос.

Джон был потрясен. Мимолетным взглядом он оценил ее грудь и стройные ноги, растущие из пары блестящих красных сапожек. Она относилась к тому типу, который так нравился ему в колледжа к которому он страстно стремился потом, до боли, до скрежета зубовного, но что толку. Он был болваном, тупицей-математиком, типом, которого волновали криптография и дифференциальные уравнения. И он женился на Барб. К счастью. У него не было причин для жалоб. Но его сын, вы только поглядите на него: Бак не болван – отнюдь – да еще с такой девушкой!

– Простите, я не расслышал вашего имени, – услышал он свой голос.

Она встряхивает волосы в последний раз. Мягкое воркующее приветствие, адресованное старой зловонной собаке.

– Берн, – следует ровный ответ и улыбка в его адрес – чудесные зубы, ошеломляющие губы, розовые молодые десны.

Дверь закрылась. В прихожей было холодно. И темно. Он улыбался изо всех сил, так что его собственные зубы, должно быть, заблестели в тусклом мерцающем свете, исходящем из другой комнаты.

– Это сокращенно от Бернадетт? – отважился предположить он.

Все они, даже собака, инстинктивно двинулись в сторону огня.

– Нет, – ответила она. – Просто Берн.

Хорошо, пусть так. Не хочет ли она выпить. Внезапно по какой-то причине Джону показалось, что это крайне важно, даже необходимо, чтобы она выпила что-нибудь. «Нет, – ответила она, глядя на Бака, – нет, она не пьет». Наступило молчание.

Наконец, просто чтобы сказать что-то, он спросил:

– Ну, и как идет учеба?

Никто не спешил ответить ему. Бак поочередно грел руки над огнем и гладил старую собаку, он только пожал плечами в ответ, а девушка, Берн, повернулась к Джону и ответила:

– Если честно, хуже некуда.

– Вот почему мы здесь, – пробормотал Бак.

Джон был озадачен.

– Что вы имеете в виду?

– А, черт… – проронил Бак, Его слова были полны горячности, но звучали мягко, еле слышно. Он возбужденно сорвался со своего места возле камина.

– Мы посидим у меня в комнате, ладно, пап?

Его рука отыскала плечо Берн, и они вышли, или почти ушли, две трогательные сливающиеся друг с другом тени медленно растворились в темноте. Но затем Бак на минуту вернулся, тени разъединились, контур его лица дрожал в неровном свете лампы.