Николай Климонтович - Степанов и Князь

И все трое улеглись, как сидели, прямо на землю у догорающего огня с подветренной стороны.

Очнулись наши герои, оттого что их лица поливал неприятный прохладный дождь, одному даже снилось, что на него сверху писают. Сибирский писатель Виктор лежал у догоревшего костра, закутав голову и поджав ноги в кроссовках изделия гомельского Адидаса . На руке, подложенной под пухлую, со свалявшимися серыми лохмами, слюнявую щеку, тускло отсвечивал стальной браслет с поддельным Ролексом , приобретенным в Шанхае во время делегации туда отечественных мастеров культуры. Штаны сползли с его круглого белого живота, поросшего седым кучерявым волосом. Кажется, просыпаться писатель и не думал, что ж, до сенокоса было еще далеко и торопиться некуда. Друзья отломили по куску Рижского, проверили флягу: она была пуста, нацедились какие-то жалкие капли. И пошли куда глаза глядят, надеясь выйти все-таки на ведущую к цели дорогу.

Мало, что идти пришлось под дождем, так ведь и есть хотелось. При свете дня дорогу они скоро сыскали, она шла лесом.

— Скажи, Семен, а в лесу об эту пору ничего не растет съедобного? — спросил Князь.

— В лесу об эту пору, кум, отчасти произрастают строчки и сморчки. Это такие грибы удивительно гадкого вида, и у нас в поселке бабы их никогда не брали. Но заезжие интеллигенты ели их жадно, жаря в сметане, и, что удивительно, после такой трапезы почти не наблюдалось летальных исходов. Наверное, водка дезинфицировала.

— Ты же, Семен, сам давно интеллигент. А интеллигент, как завещал академик и нобелевский лауреат Иван Бунин, не должен задумываться, кого он любит и что ест. Отчего бы тебе в этом случае не показать товарищу эти самые строчки. Я же, ты знаешь, в лесу редкий посетитель. И мало разбираюсь в достопримечательностях отечественной природы. Я наберу грибов, и мы зажарим их на костре.

— Что ж, Шиш, я тебя предупредил. Настоящие герои в лесу едят сырых ежей, как подбитый летчик Мересьев. Ты же, коли не желаешь прислушиваться к гласу народа, но лишь к зову желудка, иди, собирай свою отраву. Покушай. Похороню тебя с почестями на опрятной опушке.

Они свернули с дороги и опять углубились в замусоренный, как и вся держава, нечастый лес. Здесь было столько ржавого железа, будто сверху сюда регулярно сбрасывали спутники Земли и прочую несгодившуюся технику. Строчков не было, одни только преждевременно сочные поганки, разведшиеся, видно, по случаю глобального потепления и благоприятной для них общей экологической обстановки. Зато была путникам и награда: не прошли они и пятисот метров, как обнаружили тропинку, куда-то, извиваясь, звавшую. Вскоре тропка привела их к маленькой избушке, никак не похожей на жилище сказочной Яги, поскольку не вращалась на куриной ноге, а смиренно стояла на месте и напоминала, скорее, охотничий домик.

— Вот, — сказал Семен, — охотники по старинному обычаю в таких домах оставляют выпить-закусить для добрых людей и заплутавших путников. А кем мы с тобой являемся, Шиш, как ни именно что представителями этого контингента.

Стучаться не пришлось, потому что дверь была приоткрыта. Когда вошли, шибануло запахом дерьма и плесени. Пол был усыпан мусором: смятая пачка из-под Беломора , пара водочных бутылок, комок фольги то ли от шоколада, то ли из-под плавленого сырка. Единственное окошко с треснутым стеклом было мутно. Семен заметил, что стеклышко смутно, как первое письмо Петра Яковлевича о судьбах России подруге тетеньки.

— Да, неаккуратно живут охотники, — согласился Князь и поморщился. — А кто это Петр Яковлевич, не из Трубецких ли?

Семен не стал его разубеждать.

— И где же, Сема, по-твоему, они здесь хранят съестные припасы?

— Как правило, припасы прячут в печке. Чтоб не подмокли и не заветрелись.

В углу действительно торчало сооружение, смахивающее на буржуйку с ржавой трубой, развернутой в сторону мутного окошка. Судя по налету копоти на стене и на потолке, некогда ее топили. Семен сунул внутрь руку. И действительно вытащил полбанки засохшего сгущенного молока и сильно обтрепанную книжку без верхней обложки. На второй обложке значилось: Вечера на хуторе близ Диканьки, Гослитиздат, 1949 . Других припасов в доме не нашлось. Лишь обнаружилась в углу вся в паутине опрокинутая керосиновая лампа. Семен потряс ее, внутри плеснул чудом оставшийся глоток керосина. И еще попалась под ноги мятая кружка, вся в жирном нагаре снизу, наверное, в ней варили чифирь. Становилось темновато. В стекло билась большая бабочка тигровой масти, они хотели бы ее чем-нибудь угостить, но не знали, как кормить домашних бабочек. В них, как и в большинстве оголодавших бездомных скитальцев, уже проснулось родственное чувство ко всем страдающим на этом свете тварям.

Несмотря на то, что день солнечного равностояния был больше двух месяцев назад, быстро спускался вечер. Надо было ждать утра. Они натаскали из леса валежника и голодными устроились на ночлег.

— Какой день, кум, мы спим в сапогах. Как Рауль Кастро. — Семен, мы помним, имел родственный канал для получения информации о положении дел на Острове свободы. — Пора б и разуться.

— Знаешь, Сема, — сказал голодный Князь, стягивая сапоги, — давай с тобой в соавторстве, когда выйдем на пенсию, сочиним кулинарную книгу. Теперь все сочиняют кулинарные книги, даже прозекторы.

— Я знаю один рецепт, Мишка, это рецепт ирландского рагу, почерпнутый мною у серьезного писателя ирландского, как принято в английской литературе, происхождения — Джерома Ка Джерома. То есть в этом деле могу быть полезен…

Они пригрелись в сухости и защищенности, до пенсии было далеко, и оба скоро задремали.

Посреди ночи Князь проснулся в испуге и толкнул товарища в бок:

— Семен, мне приснился страшный сон. Стоит посреди Москвы дом с башней, а в башне живут азербайджанцы с видом в широком окне на памятник поэту Пушкину в зеленой плесени и с голубем на голове. А внизу в магазине армяне торгуют овощами и поддельным коньяком. Продавщица говорит мне: вам, Шиш, привет от Лючии, не волнуйтесь, она чувствует себя нормально, поздравляем, у вас мальчик.

— Бабушка говорила, — пробормотал сонный Семен, — что овощи снятся к поносу.

— Я застал лишь одну из своих бабушек, по материнской линии. От нее ничего не осталось, кроме слова резерпин . И кто такая эта Лючия?

— Ты, кум, не читал вовсе детских книжек? Это же из Чиполлино и его команды .

— Я читал, — быстро сказал Князь, чтоб не ударить в грязь лицом перед ученым другом, — Оська и его друзья. Из детской советской литературы в доме зачем-то были Стожары, Улица младшего сына и Черемыш — брат героя , кажется, это покупала неграмотная нянька для внука в деревне, но так туда и не добралась. Но бабушка, которая резерпин , читала мне Шарля Перро по французскому изданию, по ходу дела переводя. Я тоже рос в читающей среде, Сема.