Клас Эстергрен - Джентльмены

В пятьдесят третьем Генри исполнилось десять лет, и уже в этом возрасте отец заставлял его репетировать всерьез. Генри обладал настоящим талантом пианиста, классической манере его обучала преподавательница на улице Гётгатан, а современной — отец. Иногда по выходным Барон брал сына на гастроли, и это было настоящее счастье для мальчика. Он мог часами слушать джазменов — и порой разговоры с ними оказывались интереснее музыки. Джазмены говорили совсем не так, как другие люди. У них был собственный язык, полный странных, загадочных слов, узнав значение которых, Генри, несомненно, покраснел бы.

Таким Генри и запомнил свое детство: он был частью папиного багажа в бесконечных — и удачных — гастролях от Истада до Хапаранды. Лео был слишком мал, чтобы разъезжать с ними. Он родился в сорок восьмом — худеньким, анемичным, капризным, вечно больным вплоть до постельного режима, не желающим слушать отца и ходить на концерты. Ему нравилось лежать в постели и хворать, взвалив тяжелую книгу на свою птичью грудь; его легкие не смогли бы наполнить воздухом и наперсток, не говоря уж о музыкальном инструменте.

Летом они выезжали на Стормён, где за детьми присматривали бабушка и дедушка. С Лео проблем не было, он все больше сидел в уголке с книжкой или собирал растения. С Генри дела обстояли хуже: этот парень мог усидеть на месте ровно столько времени, сколько требовалось для того, чтобы проглотить теплую булочку с корицей и запить ее стаканом молока.

Лео, которого мы видим на страницах «Гербария», — все тот же мальчик, который жил на острове у бабушки с дедушкой. Худенький мальчишка, который, едва проснувшись и одевшись, отправляется в луга на поиски интересных растений. У него, разумеется, была настоящая сумка натуралиста, которой он очень дорожил. Маленький ботаник отправлялся в луга, пока еще лежала роса, и долго не возвращался, собирая растения с упорством и сосредоточенностью взрослого. Если Лео что-то нравилось, он делал это основательно. Генри же, наоборот, никогда не мог ни на чем сосредоточиться. Он и слово-то это не смог бы написать правильно. А Лео был тихим и целеустремленным, за что бы ни брался: домой он возвращался к обеду с круглой жестяной банкой, полной цветов, которые позже засушивал под прессом, прилаживал на картонные листы в альбомах и классифицировал, занося в список семейств, родов и видов.

Бабушка мальчиков видела все это через призму религии. Обычный ребенок ни за что не стал бы так спокойно и умиротворенно собирать обширную и редкую коллекцию растений. Лео был, как говорится, не от мира сего. Сомневаться в этом не приходилось. Он явно обладал божьим даром, «имел связь» с высшими силами. Люди, которые отличались от большинства преувеличенным усердием или ханжеской набожностью, по мнению бабушки, «имели связь» — и линия этой связи, несомненно, была вертикальной. Господь заботился о Лео, и бабушке не нужно было беспокоиться о нем.

Лео не гулял, даже когда светило солнце. Младенцем он страдал от экземы на солнце, а когда подрос, от солнечного света у него стали болеть глаза. Когда другие мальчишки прыгали в волны с пирса, Лео сидел в тени и читал. Он терпеть не мог купаться и никогда этого не делал. Уже в школе он почувствовал отвращение к воде. Вода и тайное, невыраженное представление о терроре были неразрывно связаны в сознании ребенка.

Плаванию учили уже в начальной школе, обучение продолжалось много лет, каждый семестр, и в результате все мальчики в классе проплывали неофициально обязательные десять метров под водой — норматив был самовольно установлен фашизоидным, очень коротко стриженным учителем плавания Аггеборном в белых перфорированных башмаках на деревянной подошве. Он успокаивался, лишь когда все мальчишки проходили водное испытание и обзаводились порослью между ног. Такая программа была откровенной пыткой даже для отъявленных сорванцов. Холодными пасмурными вечерами им приходилось тащиться в бассейн, температура воды в котором редко превышала пятнадцать градусов. Процесс напоминал ужасный ритуал: раздетые догола, дрожащие тела оттирали дочиста в ванной комнате, уставленной лоханями. После минутной милости в виде погружения в горячую воду мальчишки выстраивались в ряд и принимались натирать друг другу спины грубыми щетками и мыльным раствором с животным запахом. При этом Лео всегда умудрялся встать перед одним из главных сорвиголов, так что царапины на спине были видны еще несколько дней. В ванной комнате было холодно и сквозило, детям хотелось только одного — уйти домой. После их загоняли в бассейн, где им приходилось лежать на ледяном полу, выложенном острой плиткой, края которой впивались в тело, пока жестокий учитель показывал плавательные движения. Того, кто ошибался или недостаточно сильно работал стопой, настигал белый перфорированный башмак. Белые теплые мальчишеские тела на холодном кафеле навсегда связались в сознании Лео с фотографиями из концентрационного лагеря в Польше, которые он случайно увидел приблизительно в то же время. Картина была примерно та же: голые люди, начисто лишенные человеческого достоинства, становились жертвами мнимого превосходства экспериментаторов. В одном из стихотворений — вероятно, созданном в середине шестидесятых, — пребывая в мрачнейшем настроении, Лео написал: «Где-то есть радио / передающее цифры / одни только цифры, выжженные на коже / цифры из чистых комнат / где стучали машинки нацистов / где вели безупречные протоколы / последнего омовения / целого рода…» Именно так Лео воспринимал наготу и купание. Быть обнаженным означало быть уязвимым. Лео хотел быть одетым, в этом жестоком мире ему нужна была защита.

«Кажется, будет дождь, — сказал мальчик и забрался под юбку» — вот одна из множества Стормёнских поговорок. Эти слова могли бы стать эпитафией на могильном камне Лео Моргана: почти всю свою жизнь он прожил в тепле дома, склонившись над толстой книгой. Мальчик читал все подряд, но приключенческие романы, которые так захватывали Генри, он отверг уже к десяти годам. Лео читал научные книги. Он хотел знать, как устроен мир, космос, подводный мир. Он читал Брема, книги по астрономии, путевые заметки Хейердала, Бергмана и Данэльсона. Вот какие вещи интересовали ботаника, филателиста и божьего ангела Лео Моргана.

С Генри все обстояло иначе: по плаванию он был лучшим в округе. Даже привычные к воде жители Стормён говорили, что он плавает, как рыба. Уже в пятьдесят третьем году его выбрали для участия в киноинструкции по плаванию «Калле учится плавать кролем» — роль, которая, возможно, повлияла на всю последующую жизнь Генри.

Когда дождь лил как из ведра — осенью на Стормён дождь шел неделями — этот бродяга шлялся по улице в одной рубашке, разыскивая червей для рыбалки, и загнать его домой было не так-то просто. Температура его тела каким-то хамелеонским образом менялась в зависимости от погоды, совсем как у деда, корабела, который в самую стужу, одетый в одну лишь потрепанную куртку, голыми руками строгал палубу и шпангоуты на продуваемой всеми ветрами верфи.