Клас Эстергрен - Джентльмены

В квартире было множество нарциссов, цветы источали запах мученичества. Генри многое пришлось выстрадать, и он полагал, что страдание вечно, что ему не суждено встретить большую любовь, дарующую избавление и утешение. Но вот она явилась в ту самую минуту, когда он наблюдал возвращение старинного судна из морской пучины. Нарциссы пахли страданием, но Мод источала аромат жизни и желания.

Генри подобрался к Мод сзади; она не заметила, что он только что плакал. Она лежала перед телевизором, не сводя взгляда с королевского судна «Ваза», и Генри осторожно освободил ее тело от одежды, как очищают точеные детали извлеченного со дна корабля от ила и тины.

Генри учился в гимназии «Сёдра Латин». Он стал гимназистом спустя несколько лет после самоубийства ее знаменитого выпускника Стига Дагермана, и паника, посеянная фильмом «Травля» и романом «Змея», по-прежнему дрожала вдоль стен тревожной тенью литых перил. Генри воспитывали в строгих порядках мужской школы, среди шерстяных свитеров и замшевых курток, среди тщательно выстриженных затылков, которые с годами все крепчали. А потом куртки сменялись пальто, и мальчики начинали изображать молодых мужчин: они сидели в кафе, курили и дежурили у женской школы на Йотгатан, где юные прекрасные дамы из южных пригородов выглядывали из-за штор и хихикали, ожидая приглашения на танцы в школу для юношей. В мужской школе царили строгие порядки и соблюдались юношеские традиции, и я полагаю, что Генри держал марку: он был пианистом и боксером, и он же ликовал громче всех, когда стало известно о нововведении, благодаря которому на территорию школы для участия в образовательном процессе, доселе доступном лишь юношам, впервые ступила изящная девичья ножка. Это было осенью шестьдесят первого года.

Но весной, когда мужская школа доживала последние дни, Генри бродил и напевал «Путти-путти», а на уроках спал крепче обычного. Юному Моргану, который жил со взрослой женщиной, приходилось нелегко.

Квартет, разумеется, позвали играть на выпускном. Генри не знал, как прожить оставшийся школьный год; он с завистью глядел на выпущенных на волю крикунов, которые скатывались, пьяные от радости, со школьного крыльца, все в слезах, парфюме, пудре и пунше. Гордые родители давали музыкантам указания: сидеть именно в этом грузовике, начинать играть в строго определенное время — на все это Генри было глубоко наплевать. Ему пришлось играть на гитаре, так как никто не решился везти на грузовике пианино. В тот вечер он решил наесться и напиться до отвала за чужой счет, чтобы затем отправиться к Мод. Она уезжала. Мод плакала, поэтому плакал и Генри. Она уезжала на целое лето.

Квартет Генри отыграл весь репертуар выпускной вечеринки; слушатели не замечали фальши — они не прислушивались. Выпускник, скромный малый из Эншеде, устроил неплохую вечеринку: квартет играл, а в паузах Генри уплетал за обе щеки, не забывая прихлебывать грог из стаканчика, припрятанного на рояле за нотами. Инструмент ни на что не годился, кроме украшения интерьера — расстроенная дедовская рухлядь.

После застолья решили устроить танцы, и гости единодушно выступили за буги-вуги и Элвиса, вследствие чего квартет был отпущен. Гордый отец вручил Генри пятьдесят крон, пытаясь произнести торжественные и прочувствованные слова благодарности и напутствия.

Столь же сентиментальные родственники выпускника в пожелтевших гимназистских фуражках подвезли Генри до Хёторгет. Дальше он отправился по улице Туннельгатан, в туннеле насвистывая «Ты вращаешь Землю». Звучное эхо, казалось, предвещало окончательное расставание.

Мод была в платье — красивом платье и свитере. Генри тут же понял, что Он недавно был у нее. Генри был пьян и расстроен, но пытался держать себя в руках. Он не хотел портить последнюю перед неопределенно долгой разлукой встречу.

— Почему же «неопределенно», — сказала Мод, передразнивая угрюмого Генри. — Я вернусь в августе или в сентябре.

— Ты даже не сказала, куда едешь. — Генри уселся на диван, не включив музыку. Музыка ему надоела, он был измотан, устал.

— Как прошла вечеринка, кстати?

— Неплохо, — ответил Генри и вздохнул. — Есть что-нибудь выпить?

Мод отправилась на кухню и вернулась с джином и граппой.

— Только не пей слишком много, — сказала она.

Генри достал пачку «Джон Сильвер», закурил и откинулся на спинку дивана.

— Ты не пользуешься портсигаром, — заметила Мод. — Продал?

— Не продал, — смутился Генри. — Заложил. Как только будут деньги, выкуплю.

— Ничего, — сказала Мод. — Так и было задумано. Как бы то ни было, теперь он все знает.

— И?

— Его это не волнует. Так он, по крайней мере, говорит.

— Ты уезжаешь с ним?

Мод кивнула и смешала небольшой коктейль. Генри не сгорал от любопытства. Его ревность скорее дремала, ибо ему изначально объявили ультиматум, и он знал, что Мод никогда не будет принадлежать только ему. B. C. был неотступной тенью, серым кардиналом, имя его не разглашалось. Генри уже привык к этому; он не любил Мод так страстно, как должен был, по его собственным представлениям. Он любил ее совсем иначе — возможно, более глубоко и серьезно, любовью, которой пока не понимал и не хотел понимать.

Мод решила раскрыть карты, посвятить Генри в тайну и рассказать, кто такой В. С. и почему она так нуждается в них обоих.

Однажды, много лет назад, в душном холле далеко отсюда стоял большой дорожный сундук и два чемодана. Мод аккуратно вывела на них свое имя и еще — «ШВЕЦИЯ». Она уже давно перестала понимать, почему должна писать «ШВЕЦИЯ» — ведь вместо этого на чемоданах могло бы значиться «ДЖАКАРТА» или «БЕЗ ГРАЖДАНСТВА», и это больше соответствовало бы ее ощущениям. Мод жила в разных местах и вовсе не чувствовала себя шведкой. Но в тот роковой день пунктом назначения была Швеция.

Мод, как и все остальные, знала, что у матери плохая память из-за таблеток, которыми она успокаивает нервы. Услышав что-нибудь утром, она забывала об этом к обеду — не всегда, но почти. Сейчас она не помнила, где отец. Мод сказала, что отец отправился в Чайный дом.

Мать выглядела измученной, но была по-прежнему красива. Она была самой красивой из всех жен дипломатов в Джакарте, включая роковых женщин французской миссии. Мать Мод стала жертвой собственной красоты, именно красота была причиной ее несчастья.

Мать попросила Мод сделать коктейль — слабый, — так как часы показывали уже два. Она спросила, не было ли вестей от Вильгельма.

Мод подошла к чайному столику, на котором стояло спиртное, и выглянула в окно. Она видела только дождь, муссонный дождь, который беспрерывно лил вот уже неделю. Вести от Вильгельма были. Он вместе с отцом поехал в Чайный дом за фарфором, должен был вернуться к трем.