Клас Эстергрен - Джентльмены

Не успел Генри как следует вникнуть в смысл услышанного, как В. С. исчез, оставив его наедине со стыдом, изумлением и безграничным страхом. Теперь и речи не шло об «esprit d'escalier». Генри был в панике.

Рассказывают, что легендарный граф-воитель Мольтке смеялся лишь дважды в жизни: когда умерла его теща и когда он во время торжественного визита увидел крепость в Ваксхольме — Оскар-Фредриксборг.

Это была одна из любимых историй Генри, и рассказывал он ее более развернуто, чем я. Слушать рассказы Генри о службе в армии довольно скучно, и я избавлю вас от этого удовольствия.

Самому же Генри было не до смеха, когда он августовским днем шестьдесят второго года потел под палящими лучами солнца во дворе укрепления. Знаменосцы маршировали, вытянувшись по струнке, пыль клубилась в солнечных лучах, барабанная дробь отзывалась взрывной волной, отражаясь от стен крепости, командир орал во всю глотку, и вся честная компания, состоящая из егерей и артиллеристов, стояла по стойке смирно.

Полковник зачитал Устав, который прозвучал торжественно, серьезно и невероятно важно. Архаические окончания слов напоминали об эпохе Карла XII, победах, чести, благородстве и ответственности. Молодые люди в военной форме, среди которых был и Генри Морган, вытянувшиеся по струнке после долгих дней тренировок на Риндён, чувствовали, какая ответственность возложена на их плечи: им предстояло получить военное образование, стать элитными солдатами, получить кодовые имена и по меньшей мере в ближайшие двадцать пять лет быть готовыми к мобилизации в случае необходимости.

Полковник передал Устав — красивую темно-красную книжицу — своему адъютанту и начал обход войска вместе с командиром роты, загорелым майором. Солдаты отдавали честь. Поравнявшись с Генри Морганом, полковник на пару секунд остановился, чтобы как следует проверить приветствие рядового.

Возможно, уже в ту минуту полковник увидел, что этот кадр — вполне неплохо отдававший честь, — абсолютно безнадежен, что это прожженный парнишка, что его не пугает авторитет, потому что он уже побывал на дне, на таком глубоком дне, что арест, штрафные наряды и отмена увольнения не помогут связать, укротить, усмирить его. Можно сказать, что опыт знатока человеческих душ, каковым являлся полковник, однозначно говорил ему: с рядовым Морганом придется трудно.

А о чем думали остальные солдаты, можно только догадываться. Может быть, они видели в Моргане необычного товарища, который всегда последним уходил из маркитантской, обыгрывал всех в покер, последним вставал по утрам, но первым выполнял любой приказ. Его не пугал зловонный рык рассвирепевшего майора, брызжущего слюной, он с таким рвением защищал провинившихся, что даже полковник мог дрогнуть. Во всяком случае, именно таким Генри Морган хотел казаться — таким и описывал себя, рассказывая о времени армейской службы.

После ужина, в тот день, когда был зачитан Устав, солдатам дали пару часов отдыха, и они, как обычно, лежали на берегу в лучах заходящего солнца, потягивая жидкость со вкусом кофе и посасывая сигаретки. Генри окружали единомышленники, старающиеся, как и он, устоять перед соблазнами винного магазина: религиозный спортсмен элитного класса, который отказался брать в руки автомат при выдаче оружия, плохой, но сильный ударник, которого Генри знал со времен клуба «Газель» в Гамла-стане, плюс пара ребят, ничем особо не выделявшихся.

Спокойные вечера скрашивали их целибат. Генри страдал, сдавал выпускные экзамены в школе, он пил и шлялся по городу, пытаясь забыть историю с Мод, но теперь знал, что все напрасно. Ему не суждено было забыть эту историю, он навсегда попал во власть этой женщины, и спастись можно было только одним способом — держаться подальше от нее, держаться подальше от города.

Солдаты лежали на берегу и смотрели на залив, закат был невыразимо прекрасен, они тихо и серьезно беседовали о важных вещах — например, об оружии и отказе брать его в руки. Внезапно примчался запыхавшийся рядовой:

— Генри, к тебе приехали, девчонка, у ворот!

— Ко мне? — с отсутствующим видом переспросил Генри.

— Давай, живее! Она уже полчаса ждет.

Генри вразвалку отправился к воротам, где увидел Мод; она стояла, облокотившись о радиатор блестящего «Вольво». Генри старался ничего не чувствовать, отключить чувства. Он оброс кожей, толстой шкурой вдобавок к военной форме.

— Давно не виделись, — сказала Мод, и Генри подумал, что впервые видит ее по-настоящему взволнованной и нетерпеливой.

Генри договорился с караулом о том, что сядет в машину, всего на пару минут. Караульные попросили их немного отъехать, чтобы полковник, если он вдруг появится здесь, не заметил автомобиль.

Генри был одет в удобную, просторную льняную форму с ремнем и походные ботинки. Мод не сводила с него жалкого взгляда и молчала. Она казалась усталой. Генри сел рядом с водительским местом и уставился в окно. Он старался остыть, боясь сорваться, молчал и курил.

— Чей автомобиль? — спросил он спустя некоторое время.

— Какое это имеет… — Мод осеклась. — Мне его подарили.

Мод взяла в ладони голову Генри и повернула к себе. Ее взгляд больше не был загнанным и испуганным, на глаза навернулись слезы, бледные губы были плотно сжаты, но Мод казалась спокойной. Однако через мгновение она разрыдалась. Генри не мог даже прикоснуться к ней.

— Как дела у В. С.? — спросил он, сглотнув.

— Хорошо, — всхлипывала Мод.

— Передавай привет. Спасибо, что не подал в суд.

Мод кивнула с новыми рыданиями.

— Как его зубы?

— Два, — всхлипнула она, — два зуба пришлось вставить…

— У меня шрам, — Генри показал глубокий шрам, оставленный зубами на костяшке пальца правой руки.

— Но… — бормотала Мод. — Мне нужен… носовой платок.

Она неуклюже пошарила в бардачке, достав оттуда платок.

— Как тебе живется здесь?

— А как ты думаешь? Не жалуюсь. Вид на море, дармовые харчи. Могло быть и хуже, в тюрьме например.

— Почему ты не звонил? Ты жестокий, Генри. Жестокий эгоист!

— Я хочу, чтобы меня оставили в покое, — ответил он. — Кто бы говорил об эгоизме, Мод.

— Ты боишься меня? Ты должен меня простить… Я пыталась все забыть, но ничего не выходит.

— Я?! Простить?! — воскликнул Генри. — Это вы , ты и В. С., должны простить меня, разве не так?

Мод покачала головой; казалось, ее ничуть не волновало, что по щекам ручьями течет тушь, превращая лицо в уродливую трагическую маску. Генри казалось, что она красива как никогда.

— Все в прошлом, — сказала Мод. — Ты же знаешь. Вилле и сам говорит, что вел себя глупо.

— Зови его как хочешь, но только не «Вилле», — попросил Генри. — И для меня ничто не осталось в прошлом.