Джозеф Хеллер - Лавочка закрывается

— Мистер Гэффни, — сказал Йоссарян.

— Мы снова об этом?

— Теперь я знаю о вас еще меньше, чем знал раньше. Вы сказали, что я совершу эту поездку, и вот, пожалуйста, я ее совершаю. Вы предсказали метель, и вот вам, пожалуйста, метель.

— Ну, метеорология — это проще простого.

— Вы, кажется, знаете обо всем, что происходит на земной поверхности. Вы знаете достаточно, чтобы именоваться Богом.

— Торговля недвижимостью приносит больше денег, — ответил Гэффни. — Вот откуда я знаю, что Бога у нас нет. Потому что он бы тоже занимался недвижимостью. Ну, хорошая шутка, правда?

— Я слышал и похуже.

— У меня есть еще одна, которая может оказаться получше. Я еще немало знаю и о том, что происходит под землей. Я ведь тоже был под АВАП.

— И слышали собак?

— Конечно, — сказал Гэффни. — И видел следы Килроя. У меня есть связь и с ОКРКАМИМ, электронная связь, — добавил он, и его тонкие, чувственные губы, имевшие темно-желтый, болезненный оттенок, снова растянулись в характерной улыбке, которая была загадочной и как бы незавершенной. — Я даже, — не без гордости продолжал он, — встречался с мистером Тилью.

— С мистером Тилью? — повторил Йоссарян. — С каким мистером Тилью?

— С мистером Джорджем К. Тилью, — объяснил Гэффни. — С тем самым, который построил старый парк аттракционов «Стиплчез» на Кони-Айленде.

— Я думал, он уже умер.

— А он и умер.

— Это и есть ваша шутка?

— Вы смеетесь?

— Только улыбаюсь.

— Вы не можете сказать, что я не пытаюсь шутить, — сказал Гэффни. — Ну, идемте. Оглянитесь, если хотите. Это заставит их следовать за нами. Они не будут знать, сесть ли им на хвост Йоссаряну или мне. У вас будет спокойный перелет. Считайте этот эпизод антрактом, интермеццо между Кеношей и вашими делами с Милоу и Нудлсом Куком. Это как музыка Вагнера к теме путешествия Зигфрида по Рейну, или похоронная музыка из «Götterdämmerung», или эта интерлюдия звякающих наковален в «Das Rheingold».

— Я слышал ее вчера ночью, в номере мотеля в Кеноше.

— Я знаю.

— И я узнал кое-что новое, чем можно помочь капеллану. Его жена считает, что ему уже однажды было явлено чудо.

— Это уже не новость, Джон. В Кеноше повсюду натыканы прослушивающие устройства. Но в этом, возможно, есть что-то полезное. А что касается Милоу, то вы можете предложить ему ботинок.

— Какой ботинок?

— Армейский. Может быть, официальный ботинок правительства США. С сигаретами он опоздал. А вот ботинки военным всегда будут нужны. И женщинам тоже. А может быть, и бюстгальтеры. Пожалуйста, передайте мой привет вашей невесте.

— Какой невесте? — отпрянул Йоссарян.

— Мисс Макинтош. — Гэффни выгнул брови почти в вопросительные знаки.

— Мисс Макинтош не является моей невестой, — запротестовал Йоссарян. — Она всего лишь моя медицинская сестра.

Гэффни затряс головой, изображая смех.

— Нет у вас медицинской сестры, Йо-Йо, — почти шаловливым тоном настаивал он. — Вы мне сто раз об этом говорили. Хотите, я посмотрю свои записи и пересчитаю?

— Гэффни, отправляйтесь на юг в своем ирландском льне или на север — в блейзере и фланелевых трусах. И заберите эти тени с собой.

— Всему свое время. Ведь вы любите немецких композиторов, да?

— А разве есть какие-нибудь другие? — ответил Йоссарян. — Если только вы не считаете итальянскую оперу.

— Шопен?

— Его вы найдете у Шуберта, — сказал Йоссарян. — А их обоих у Бетховена.

— Не совсем так. А как насчет самих немцев? — спросил Гэффни.

— Они не очень-то любят друг друга, правда? — ответил Йоссарян. — Я не знаю других людей с такой ярко выраженной враждебностью друг к другу.

— Кроме нас самих? — предположил Гэффни.

— Гэффни, вы слишком много знаете.

— Мне всегда было интересно учиться. — Гэффни признался в этом как бы неохотно. — Это оказалось полезным для моей работы. Скажите мне, Джон, — продолжал он, устремив на Йоссаряна взгляд, исполненный скрытого смысла, — вы слышали когда-нибудь о немецком композиторе по имени Адриан Леверкюн?

Йоссарян устремил на Гэффни взгляд, полный неподдельного испуга.

— Да, Джерри, слышал, — ответил он, пытаясь на вежливом непроницаемом смуглом лице отыскать хоть какое-то объяснение. — Я слышал об Адриане Леверкюне. Он написал ораторию под названием «Апокалипсис».

— Мне он известен по кантате «Плач Фауста».

— Я не думал, что она исполнялась.

— Исполнялась. Там есть такой трогательный детский хор и эта дьявольская часть — глиссандо взрослых голосов, заливающихся в яростном смехе. Этот смех и печальный хор всегда напоминают мне фотографии нацистских солдат — времен вашей войны, — гонящих в гетто на смерть еврейских детей.

— Это и есть «Апокалипсис», Джерри.

— Вы уверены?

— Абсолютно.

— Придется мне проверить. И не забудьте про ваш ботинок.

— Какой ботинок?

— Что еще за ботинок, к херам собачьим? — насмешливо спросил Уинтергрин у Йоссаряна на следующем этапе его путешествия по Рейну. — Что такого выдающегося может быть в каком-то херовом ботинке?

— Это всего лишь идея, хер ее побери, — сказал Йоссарян в одном из номеров отеля, являвшегося частью вашингтонских офисов «П и П М и М». Для себя с Мелиссой он предпочел более новый отель сравнимой престижности и с более жизнерадостной клиентурой, отель, гордившийся — как с каким-то блаженным тщеславием вспоминал он впоследствии, лежа в больнице; состояние его стабилизировалось, а опасность повреждения мозга и паралича уже миновала — более разнообразным выбором суперпервосортных порнографических фильмов на всех языках ООН. — Ты же говорил, что тебе нужно изделие массового потребления.

— Но при чем здесь ботинок? Сегодня существует пятьдесят с хером обувных компаний, выпускающих, к херам собачьим, ботинки для херов вроде нас с тобой.

— Но ни одна из них не наделена эксклюзивным правом выпускать официальные ботинки правительства США.

— Мужские или женские? — Милоу принялся взвешивать эту мысль.

— И те, и другие. Ведь теперь и женщин убивают на поле брани. — Йоссарян уже пожалел, что затеял этот разговор. — Ладно, забудем об этом. В бизнесе есть много такого, чего я не понимаю. Я до сих пор не понимаю, как это вы, ребята, покупали яйца по семь центов за штуку, продавали за пять и получали прибыль.

— Мы до сих пор так делаем, — похвастался Уинтергрин.

— Яйца портятся, — жалобным тоном посетовал Милоу. — И разбиваются. Я бы предпочел ботинки. Юджин, выясни-ка про ботинки.

— Я бы предпочел самолет, — ворчливо сказал Уинтергрин.

— А после самолета? Что, если угрозы войны больше не будет?

— Я это выясню.

— Я не очень доволен этим самолетом, — сказал Йоссарян.

— Ты опять собираешься бросить нас? — с издевкой в голосе спросил Уинтергрин. — Ты все время возражаешь и возражаешь.