Елизавета Александрова-Зорина - Маленький человек

Здесь пахло прелым деревом, грязным бельём и подгоревшей плитой, в квартирах не было ванной, так что мылись в больших тазах, выливая воду на улицу, и зимой у подъездов вырастали грязные горки, на которых с визгом катались дети. Жителей «деревяшек» можно было узнать по шершавым лицам и кривой, сутулой фигуре, которую они наследовали от своих покосившихся набок домишек. Многие держали собак, которых пускали на ночь, а днём выгоняли, так что псы, сбиваясь в стаи, носились по улицам.

Когда в квартиру старого охотника постучали, его соседи прильнули к дверям, слушая, что говорит Саам.

— Бери людей и собак, прочеши весь лес. Похоже, он безоружен.

— А когда я найду его?

— Ты лучше меня знаешь, что с ним делать. Я не хочу его видеть.

— И сколько я получу за его шкуру?

Соседи затаили дыхание, но как ни прислушивались, не услышали, что ответил Саам.

Прямо в подъезде были протянуты верёвки, на них сушились детские колготки, цветастые блузки и простыни. Стуча тяжёлыми ботинками, будто заколачивая гвозди в крышку гроба, бандит спустился вниз, и лестница всхлипывала, будто молодая вдова.

А когда одноглазый старик, одетый в камуфляж, вышел из дома, во дворе его уже ждали трое.

— В лесу опасно, — поправляя висевшее на плече ружьё, сказал коренастый парень, живший за стенкой.

— Ты уже старый, охотник, один не справишься, — поддакнул сосед снизу.

Третий сосед молчал, поигрывая желваками, и только показал торчащую из сумки двустволку.

Старик, обведя их единственным глазом, усмехнулся, не ответив, и все четверо двинулись к лесу.

За городом, в стороне от дороги, стояли собачьи вольеры. Здесь жили охотничьи лайки, изнывавшие от скуки за решётчатой оградой. Когда дочь Лютого была маленькой, она сбегала из дома и приходила к вольерам покормить собак. Дождавшись, пока отец уйдёт на работу, а мать, наспех приготовив обед, убежит до вечера к подружке, Василиса набивала карманы хлебом и уходила в лес. Наручных часов у неё не было, поэтому она прятала за пазуху будильник, чтобы не опоздать к возвращению родителей. Завидев её, собаки бросались с лаем на сетку вольера, а Василиса, не решаясь подойти близко, бросала им хлеб, который псы тут же проглатывали, жадно скуля. Возвращаясь обратно, она собирала чернику и растаптывала грибы оттого, что их нельзя съесть, а оставить жалко. Дома девочка ставила будильник на полку и бежала в ванную, чтобы смыть черничные разводы на губах. Но однажды, когда Василиса вернулась с лесной прогулки, отец уже разогревал на плите вчерашний суп и по синим дочкиным губам понял, что она гуляла в лесу. Лютый подумал, что дочка растёт в него — мечтательной и одинокой, находя общий язык с лесом и собаками быстрее, чем с людьми, — и надеялся, что когда Василиса вырастет, им будет о чём помолчать. Но жена с тех пор не оставляла девочку одну, она брала её с собой в магазины и к подружкам, а Лютый, видя, как быстро Василиса перенимает ужимки матери, уже жалел, что в тот день пришёл раньше обычного.

Почуяв охотников, псы, скуля, метались из угла в угол и вставали на задние лапы, будто могли увидеть их за деревьями. А когда им открыли вольеры, долго носились кругами, навёрстывая упущенное время, которое провели взаперти.

У бани собаки взяли след и рванули в лес, повторяя путь беглецов, они метались в непроходимой чащобе, продираясь сквозь колючий кустарник, и проваливались в болото, укрытое, словно лоскутным одеялом, цветастым мхом. Фыркая, будто чертыхаясь, от пахучего багульника, собаки, казалось, потеряли след. Они растерянно крутились на месте, но, поймав запах Лютого, ринулись дальше, уткнув носы в землю.

— Да откуда вы взялись? — крикнул им вслед полицейский, возвращавшийся назад.

Но охотники не отвечали, крепко сжимая двустволки.

У реки запах, в котором смешались пот и страх, пропал, и охотники шли наугад. Одноглазый старик осматривал сломанные ветки, искал следы на мшистой земле, раздавленные ягоды или сорванный цветок. Сопки вздымались над лесом, как женские груди, и охотники всё чаще оборачивались назад, затосковав по дому. Они уже не верили, что найдут Лютого, а собаки семенили, опустив хвосты, то и дело бросаясь в сторону за белкой или хорьком. Чем мрачнее и глуше становились места, тем крепче сжимал зубы одноглазый старик, подбираясь, словно гончая перед прыжком. А рядом тащился его пёс, старый и злой, как хозяин.

Город был такой маленький, что уместился у бандитов в кулаке, и тем, кто с ними не ладил, оставался лес. И тогда на поиски беглецов шёл одноглазый охотник, который натаскивал своего пса на людей, как другие натаскивали на зверей, и лисьим шкурам предпочитал засаленные деньги, которые после ухода бандитов убирал в самодельный тайник, спрятанный под полом.

— Почему Саам хочет найти его? Почему не оставит ментам разбираться с ним? — от скуки завёл разговор долговязый охотник.

— Наверное, бандиты боятся, что он найдёт их раньше, чем они его! — пожал плечами второй.

— А я его и сам наказать не прочь. Жили тихо, размеренно, а он всё перевернул вверх дном! Могила за городом присматривал, кто не высовывался — тех не обижал, чем плох был?

— Лучше жить по бандитским законам, чем в беззаконии! — соглашаясь, подвёл черту коренастый.

Деревья переплетались верхушками, клонились друг другу, словно заговорщики. Охотникам становилось жутко в тёмном лесу, глядя в спину старика, они боялись, что он обернётся, проткнув единственным глазом. Коренастый парнишка, поправляя ружьё, стал медленно отставать, будто не поспевая за вожаком. Расстояние между ним и идущими становилось всё больше, и когда старика уже было не видно за густыми елями, оплетёнными чёрным мхом, он бросился назад, в сторону города. Долговязый парень задержался рядом с торчащим из земли сейдом высотой в человеческий рост, которого саамы считали умершим колдуном, обернувшимся в камень. Когда третий охотник увидел, что остался один со стариком, он бросился прочь, натыкаясь, словно на ножи, на торчащие сухие ветки. А старик, усмехаясь, шёл дальше, не замедляя шаг, и обнимал двустволку, как подругу. Одноглазый охотник чувствовал, что Лютый уже рядом, ему казалось, что он ощущает дрожь его рук и страх, выступающий потом на его спине.

А утром в лесу стало так людно, будто весь город собрался по ягоды. Растянувшись в бесконечную цепочку, жители прочёсывали лес: одетые в прорезиненные куртки и высокие, по колено сапоги, вооружённые ружьями, ржавыми граблями и кухонными ножами, одни злые, с остервенелыми лицами, другие — смеющиеся, с любопытством озирающиеся, словно приехали на пикник.

— Мне мэр ничего дурного не сделал. Я за него всегда голосовал, — говорили между собой.

— А Требенько вообще свой в доску был. У нас дачи рядом.