Елизавета Александрова-Зорина - Маленький человек

— Тихо! Вам слово уже давали.

Лютый рассказал, как охранники Каримова, угрожая, заставляли взять вину на себя, и как скрывался в лесу, не решаясь искать защиты в полиции. Каримов обхватил голову руками, беззвучно тряся плечами, и было непонятно, плачет он или смеётся.

А, обернувшись в дверях, он проткнул Лютого взглядом, и Савелий, опустив глаза, смял окурок, бросив его в переполненную пепельницу.

— Встать, суд идёт!

Шаркая стульями, зал поднялся. Маленькое помещение суда едва вмещало всех желающих, стулья были расставлены в проходах, а репортёры, словно паутиной, опутали судебный зал проводами, о которые спотыкались охранники. Каримов раскачивался на стуле, огороженный решёткой, и бубнил под нос: «Никто никому не нужен, никто никому не нужен». Судебные помощники подхватывали его присказку, как насморк, вставляя в разговоре к месту и не к месту, а вместе с присказкой заражались его меланхолией, от которой опускались уголки губ и седели виски.

За месяц заседаний перед глазами Каримова прошли охранники бара, случайные свидетели, банщик, дрожащими руками промокавший лоб платком, и дочь Лютого, которая старалась не смотреть в его сторону, но он безучастно слушал их речи. По проступившим на его лице морщинам, как по линиям на руке, можно было прочитать его судьбу, а приговор суда, который он знал заранее, лежал в складках у рта.

— Проверил, заряжено ли ружьё и, усмехнувшись, выстрелил! — поправляя очки, рассказал официант «Трёх лимонов».

— Направил дуло на Могилёва — и ба-бах! — вторил охранник.

— Напился в бане и хвастал, что Могилу застрелил, — дрожа от волнения, подтвердил банщик.

Несколько раз вызывали Саама, который рассказывал об убийстве Могилы, изображая в лицах, а судья слушала его, открыв рот. Приметив в зале Пичугина, он дружески подмигнул ему, так что прокурор и адвокаты обернулись посмотреть, кому предназначался этот жест. Увидев бывшего подчинённого, осунувшегося и помятого, прокурор скривился и, нагнувшись, что-то прошептал секретарю.

А когда на свидетельское место поднялся Савелий Лютый, Каримов жадно припал к решётке, а Пичугин, привстав со своего места, так вцепился в него глазами, что Лютому, перехватившему этот взгляд, показалось, будто следователь трясёт его за грудки.

В зале стало тихо, так что слышно было сиплое дыхание прокурора и шёпот Каримова, напоминавший Лютому ворожбу старой саамки, но как он не силился, не мог услышать, что тот бормочет.

— Кто убил Могилу? — крикнули из зала, и судья застучала молотком, призывая к порядку.

Лютый откашлялся, ослабив ворот рубашки, и посмотрел на Каримова. В зале зашушукались, и ему показалось, что это ветер гладит лес против шерсти, а осины звенят круглой, как монеты, листвой, клонясь друг к другу верхушками. Щека задёргалась, словно кто-то невидимой рукой трепал его по лицу, и Лютый судорожно оглядывал зал, боясь, что увидит среди собравшихся людей Савелия Лютого, который, глядя на Савелия Лютого, теребит свалявшуюся бороду. «Не развалиться бы на половинки, как расколотое молнией дерево», — испуганно подумал Лютый, проведя рукой по бритому подбородку.

— Почему вы сбежали в лес? — голос судьи окатил, словно холодной водой.

— Я б-боялся за-а дочь, — потирая виски, ответил Лютый. — Мне пригрозили, что с ней ра-асправятся. Ради д-дочери я на всё был готов, даже взять вину на себя.

Притихший зал ловил каждое его слово, а когда Лютого стали расспрашивать подробности скитаний, с мест то и дело раздавались приглушённые охи.

— И что же вы ели? — поинтересовался адвокат. — Как прожили столько времени?

— Ел г-грибы, ягоды, к-корешки, о-объедки со свалки. — перечислял Лютый, загибая пальцы.

Саам переглянулся со своим подручным, поджав губы:

— Я же говорил, чтобы свалку проверили!

— Проверяли, не нашли, — оправдывался помощник.

Лютый прикрыл рукой дёргавшуюся щёку, стесняясь появившегося нервного тика, от которого лицо скручивало в уродливых гримасах.

— А в городе появлялись?

Лютый покачал головой. Он сжимал в кулаке холодный камушек, который подобрал на могиле Севрюги, и, глядя на оседлавшего стул Саама, сидящего в последнем ряду, вспоминал её выступавшие скулы и лицо, похожее на череп.

«Смотрюсь в зеркало и спрашиваю сама себя: “Северина, Северина, где же ты сейчас? Куда ушла?”» — склонив голову, шептала девушка, любуясь браслетом из бисера и перьев, который подарила старуха-самка. «Где же ты сейчас?» — повторил про себя Лютый, думая, что на острове, под струганным крестом, похоронили Севрюгу, а в пустом гробу, зарытом на берегу реки, — Северину, которую он никогда не видел.

Лютый крутил камень в руке и думал о том, куда исчез тот Савелий Лютый, что набросил проволоку на шею Антонову, слушая его предсмертные хрипы? Вернётся ли? Или он и сейчас внутри него и, глядя на сидящего в зале Саама, замышляет то, что другой Савелий Лютый никогда не решился бы сделать?

— Вы стреляли в Кротова? — повторил адвокат, вернув его в зал суда.

— В к-кого? — переспросил Лютый.

— В мэра, Кротова, — повторил он. — Это вы стреляли в него у бани?

— Я не умею с-стрелять, — пожал плечами Лютый, и в зале засмеялись.

А когда он спускался со свидетельского места, несколько журналистов, подбежав, протянули руки, а он продолжал сжимать камень, вытянув в ответ кулак, который недоумённо пожали репортёры.

В коридоре его уже караулил Пичугин, нервно теребивший воротник куртки, и Лютый хотел было вернуться в зал суда, но дверь уже была заперта.

— Мне просто нужно знать, — с жаром зашептал Пичугин ему на ухо, взяв за локоть. — Уже ничего не изменить, но мне нужно знать! Или я сойду с ума! Вы хотя бы подмигните мне.

— Извините, изви-ините, — Лютый осторожно освободил руку.

— Ну, только подмигните, я пойму. Ведь всё так запутанно, говорили одно, потом другое, я чувствую, что схожу с ума. Умоляю, если это вы — подмигните. Я никому не скажу! Мне только нужно знать!

Лютый отвернулся, чтобы следователь не принял нервно дёргавшееся веко за ответ.

— А меня выгнали с работы! — кричал Пичугин ему вслед. — Выгнали! Представляете? Чтобы не путался под ногами.

Савелий спешно сбежал по лестнице, но Пичугин, перегнувшись через перила, продолжал кричать:

— Вы только подмигните, подмигните, ну что вам стоит?!

Последний судный день проходил при закрытых дверях, история с убийствами порядком всем надоела, так что у здания суда собралась небольшая толпа зевак и репортёров, которые, скучая, обсуждали погоду, менявшуюся, как настроение у капризной красотки.

Помощница судьи рассказывала, что, слушая приговор, Каримов хохотал и тряс головой, как будто лишился рассудка. Протягивая руки сквозь прутья решётки, он кричал судье: «А ведь это ты валялась в сугробе! Я тебя сразу узнал! А ты, ты помнишь меня? Помнишь?» Но судья, не обращая внимания на его крики, дочитала приговор и, одёрнув юбку, вышла из зала. А Каримов продолжал смеяться, вспоминая, как не смог убить пьяную женщину, лежавшую в снегу.