Анатолий Елисеев - Страна Эмиграция

Три или четыре синагоги, все в пешеходной доступности, кошерная булочная, она же кафе под самоговорящем названием «Тель Авив», видеотека, где очаровательная старушка, осколок и потомок эмиграции начала века, предлагала нам фильмы на тему «Холокоста», публичный бассейн — тогда еще чистый, садики, скверики, кафе и ресторанчики на любой вкус, магазинчики, в том числе два букинистических, где можно было найти странный подбор книг на русском языке (помню однажды на русской полке я нашёл стоящие рядом учебник по гидродинамике для ВУЗов, письма Николая II Александре Федоровне, парижское издание и книгу, название забылось, о славных делах первопереселенцев в Биробиджан, издания конца 30-х годов) — всё как будто было создано для приятной жизни в этом замечательном месте.

Мы присутствовали при конце Yeoville — это было грустное, но закономерное явление — шёл 1993 год и апартеид кончился, хотя многие в это ещё не верили.

Yeoville лежал на главной дороге «чёрных» такси, здесь было достаточно многоквартирных домов и до центра было недалеко — район повторил судьбу Hillbrow.

Сначала «почернели» самые непрестижные дома вдоль больших улиц, потом очередь дошла до более, а потом и самых дорогих домов. Схемы были разные — если в дешёвые дома заселялись как правило целым табором, превращая квартиры, а потом и сами дома за считанные недели во что-то совершенно нежилое, то в более приличных домах происходило постепенное выдавливание жильцов с белой кожей. Имея перед собой пример близлежащего Hillbrow, владельцы квартир, при поселении в доме первой черной семьи, пусть даже самой порядочной и тихой, старались продать свои квартиры как можно дешевле и быстрее, пока цены не упали, а они падали стремительно. Центробежное настроение, по мере того, как на улицах появлялось больше и больше чёрных лиц, уличных торговцев всем и ничем — есть такая разновидность торговли в Йоганнесберге, сидит у лотка человек, полу-дремлет. На лотка, вернее на куске доски на двух кирпичах, два-три яблока, горсть конфет и сапожный крем — ну, просто самые необходимые в хозяйстве вещи. Никакой коммерческой активности продавец не проявляет, покупателей не зазывает, да и покупателей-то не видно. Зачем сидит? Может хобби у него такое, а скорее всего торгует он вовсе не шнурками от ботинок и товар его знающим людям известен и без рекламы… граффити на стенах и мусора на тротуаре, усиливалось с каждым часом и горе было тем, кто опоздал.

Сначала квартиры, а потом и дома продавались за бесценок, и на вырученные деньги люди могли перебираться из уютных, обжитых собственных домов разве только в тесные квартирки где нибудь в «белом» районе или в «кластеры», где дома стоят так тесно, что за стеной слышно дыхание соседей.

Закрывались магазины на Rockey, сначала книжные и антикварные, потом еврейские и вместо них открывались Pawn-shop'ы, китайские «мелко-розничные» и прочие неизбежные магазинчики. Закрылся экзотичный магазин, где продавались разные вещи военного обихода, от пилоток до палаток и где можно было найти даже советскую военную форму — от солдатской и по-моему настоящей, до генеральской, явно фальшивой.

Закрывались некогда столь популярные среди молодёжи и пожилых рокеров кафе и клубы и открывались всяческие «take-away» и закусочные типа «шабин», что лучше всего переводится как «шалман» — и созвучно и по смыслу подходит. Помню уличное кафе на самой «Rockey», оно по-моему так и называлось «Rockey». Совсем «парижское», как мы представляли Париж, со столиками вдоль улицы, отделенное от людского потока невысоким барьером, недорогое и чистое, оно привлекало разношёрстную, часто весьма оригинальную публику. Седые байкеры в кожаных прикидах и совсем ещё зеленые панки с разноцветными волосами, траурные «готы», «яппи» неизвестно каким ветром занесённые сюда и полу-«хобо», которыми всегда был полон Yeoville, чёрные и белые — все приходились здесь ко двору и уживались друг с другом.

Нужно сказать, что в наших условиях «порча» района означает не наличие или проникновение чёрных (всё-таки в Африке живём), а исчезновение, вытеснение белых.

А мы ещё помнили последний праздник улицы, когда показалось, что всё еще в порядке и дух Rockey будет жить. Но рассказ об этом дне требует небольшого предисловия.

Нет, не пожилым, не заматеревшим, а сразу, без перехода старым- старым. Было это еще в Москве, в бытность мою СНС в НИИПИ (все поняли, или уже необходим перевод?) Было мне тогда 42 года и сам себе я казался ещё ого-го. Шёл 1989 год, в полном разгаре была перестройка и в нашем институте — приюте бездельников, в духе времени возникали разные подводные течения. Люди перестраивались вместе со страной: одни ушли в политику и, продолжая получать исчезающую зарплату, из института тоже исчезали, их звали площади и баррикады.

Другие немедленно организовали что-то к профилю института отношения не имеющее и используя нехитрое институтское оборудование начали ковать деньги.

Третьи, почуяв веяние ветра перемен, полностью доверились чутью нашего директора и с новым рвением взялись за привычную околонаучную работу. Кстати говоря они в основном и выплыли.

Я был занят с диссертацией, на работу ходить особой необходимости не было, зарплату всё еще платили — жизнь казалась вовсе не такой плохой.

В один из редких визитов на работу, я зачем-то должен был зайти в один из ещё функционирующих тогда отделов — «к математикам» как этот отдел у нас называли. Там работала в основном молодежь, ребята 24–26 лет, и, хотя выгнать они меня не могли, но боже мой, как заморожено они со мной разговаривали, с какой смесью высокомерия и презрения держались… Поначалу я не мог взять в толк в чём дело, в чём причина такого отношения — я ни в коем случае не мог быть их конкурентом в дележе куска гипотетического директорского пирога, я не входил ни в одну враждующую с «математиками» группировку, я вообще редко навещал этот отдел. Глаза мне открыл мой приятель, мой ровесник и коллега по работе.

«Ты слишком стар для них» — сказал он мне. «Ты принадлежишь к иному поколению».

Я был для них «папик» — так нас назвал Виктор Цой в одном из интервью, так думали о нас два молодых сотрудника отдела, где мы работали, начинающие «новые русские» и старательно, но вежливо выживали из кабинета, где были установлены первые и такие интересные компьютеры. У них-то что-то уже было схвачено, они уже раскручивали какой-то полу-легальный бизнес и «папиков» туда не принимали.

В советской России почти угасшие классы постепенно заменились на возрастные группы, не стало дворян, мещан, купцов, но появились «папики», «отцы» и фанаты «Спартака» или группы «Кино», уличные подростковые банды, клубы «Кому за 40» и «Кому за 50».