Канта Ибрагимов - Дом проблем

В следующий раз президент-муфтий с явным разочарованием говорил:

— Нынешнее общество опирается не на религиозные, тем более историко-мифологические ценности, в основе которых гуманизм и чувство меры во всем. Сегодняшнее общество — это политико-экономическая организация, где главные критерии — деньги и прибыль, а показатель успешности — банковский счет. Экономическое процветание не могло не сказаться на культуре. Невероятные изыски, искажение, даже извращение стали называться авангардизмом и постмодернизмом. Даже в самых прогрессивных общественных системах, все что еще сохранилось от общечеловеческого наследия древности — ритуальность, мораль, искусство — все это переживает полный упадок.

— Вы считаете, что надо отказаться от научно-технического прогресса? — осторожно спросил Мастаев.

— Ни в коем случае. Наоборот, все силы должны быть направлены на приобретение знаний. Но при этом необходимо придать современному миру духовную значимость. Поясню. Зрелость человечества должна развиваться во всех отношениях. А нынешний человек, обманываясь, покоряя макро- и микромир, сравнивает себя с богами, низвергает мораль. А мораль, как и законы науки, вечна, и нарушать ее — губить природу, то есть губить самого себя. И в этом ничего нового нет, ведь древняя легенда так и гласит: «Из зачатия — рост, из роста — мысль, из мысли — воспоминание, из воспоминания — сознание, из сознания — желание, из желания — бесконечная фантазия желаний, в том числе и потопа, думая, что его это обойдет».

Видимо, со временем в этом дуэте муфтий и президент солировать стал последний, ибо стал говорить следующее:

— После всех этих войн чеченское общество весьма не богатое. А без богатства не может быть праздника и досуга, а без досуга не может быть знания. Без знания — нет развития. А сегодняшняя жизнь зиждется лишь на мирских устоях, отменной многотрудной и беспощадной борьбой за материальный ресурс и осязаемое экономическое превосходство. Мы не можем более существовать без надлежащей эксплуатации территории и, главное, недр, завещанных нам предками и судьбой.

— Вы имеете в виду нашу нефть? — поинтересовался Мастаев.

— В том-то и дело, что «наша» нефть принадлежит сегодня, впрочем, как и всегда, твоему другу Кнышевскому и иже с ним. Все приватизировано, все по закону, якобы по закону, и предстоит нешуточная борьба, пощады в которой не будет.

Ваха этого даже не знал. А буквально через день президент-муфтий вдруг появился на всероссийском канале — прямой телеэфир, и он без обиняков, безо всякой дипломатии, жестко и безапелляционно заявил:

— Нефть Чечни должна принадлежать чеченскому народу. Нефтекомплекс будет национализирован. Сделки по приватизации, совершенные в период военных действий, не могут быть законными. Если я Президент Чеченской Республики — будет только так!!!

Это было вечером, как говорится, прайм-тайм. Смотрели многие, в том числе и Ваха, который в это время находился в «Президент-отеле». И первая его реакция — восторг, а следом испуг — он обречен! — сам себе подписал приговор. И в тот же момент телефонный звонок:

— Мастаев? — сух и суров голос Кнышевского. — Срочно, немедленно ко мне.

От «Президент-отеля» до Красной площади даже по московским меркам совсем не далеко, но Ваха вспотел, пока добежал. Первое, что его поразило: вместо скромной вывески «Общество «Знание» — бронзовая, словно на века, доска — «Финансово-инвестиционный холдинг». Охрана, буквально под конвоем которой Мастаева вели по длинным, мрачным коридорам. Шикарный интерьер, такой же вид хозяина. И он с ходу, нет, не говорит, а приказывает:

— Впредь держись подальше от своего президента, или, как его, муфтия.

— А-а-а, — от волнения Ваха вновь стал заикаться.

— Я знаю, что ты тоже болван, — рявкнул Кнышевский, — и не задавай мне более дурацких вопросов. Проводите его.

Очутившись на улице, Ваха первым делом достал мобильный. Телефон президента-муфтия молчал. Уже была ночь, темно. И на душе мрак. Однако центр Москвы весь в огнях, правда, кругом ни души. И вдруг будто земля провалилась. Появилась огромная щель, как голодная пасть чудовища, а оттуда выкатил блестяще-черный лимузин, прямо около Вахи притормозил. Опустилось затемненное стекло, ухмыляющийся Кнышевский с сигарой во рту процедил:

— Мастаев, узнаешь это место? Ха-ха, Лобное называется — место для казней. Как сказал вождь: «Мы никому не изменяем, мы никого не продаем, мы не отказываем в помощи своим собратьям». [178] В. И. Ленин. Речь в Московском совете. ПСС. Т. 38 — С. 87. ПСС, том 38, страница 87. Хе-хе, беда в том, что ваш муфтий, иль президент, — великого Ленина не читает, а Коран устарел. Окно стало закрываться, лимузин было рванулся, вновь остановился, вновь опустилось стекло, и Кнышевский уже вынужден высунуть голову, оглядываясь: — Мастаев, справка дурака спасает тебя.

— Сам ты дурак, — по-ребячески огрызнулся Ваха и, словно пытаясь догнать, побежал вслед умчавшейся машине.

На удивление, около номера президента-муфтия никого, хотя он на месте. Своей тяжелой, если можно так сказать, несгибаемой походкой, он ходит по апартаментам и собирает все, что принадлежит ему, явно выезжая навсегда, хотя этот номер закреплен за ним.

— О, Ваха, — президент-муфтий возбужден, — ты видел передачу?.. Давно я не был так доволен собой. Проходи, поговорим напоследок.

— Почему напоследок? — вырвалось у Мастаева. И только войдя в гостиную, он сразу все понял: президент не курит и не пьет, а в воздухе терпкий запах сигары. На столе початая бутылка дорогого коньяка, на донышке рюмки еще осталась бордовая капелька, а в пепельнице с силой сплющенный вонючий табачный лист.

Этот взгляд президент-муфтий перехватил и, вмиг как-то погрустнев, сказал:

— Ваха, ты ведь почитаешь мифологию, а не ленинский атеизм? Поэтому должен знать, что приносящий жертву и сама жертва за кулисами едины, как и Бог един. Но на сцене жизни мы смертельные враги, ибо кто-то, возомнив себя богом, убивает в себе бога, убивая других. Никто не может жить и не умереть. От одной смерти зависит жизнь многих.

— Я не понимаю вас.

— А что тут понимать? Ясно из мифов, то есть жизни, что вчерашний герой завтра станет деспотом и тираном, если не принесет себя в жертву сегодня. Я выбрал участь героя, — и тоскливо: — Лишь бы, как в мифе, — отца, а не сына, — и чуть погодя: — Кстати, тебе оставили направление в «Академию гос-службы» на переподготовку, ты там, кажется, уже учился.

— Да, только тогда заведение называлось «Академия общественных наук при ЦК КПСС».

— Только знание — сила! — безапелляционно постановил президент-муфтий. — А теперь оставь меня одного, помолиться надо, — и совсем печально: — Если бы люди не умирали, то не испытывали бы жалости друг к другу. Слава Всевышнему, что он есть!