Гордон Вудворт - Уехал в город

Вероятно, именно поэтому Клиффорд так, казалось бы, странно вел себя, когда узнал, что Тинк Мартин прострелил себе живот, занимаясь чисткой ружья. Он примчался в Сардис, до которого было ни много ни мало тринадцать миль, разыскал больницу, куда положили его друга, и сидел там в приемной до тех пор, пока к нему не вышел врач и не сообщил, что Тинк скончался, так и не приходя в сознание. Тогда он ушел, приехал домой, забился в угол гостиной и уставился в стенку; он даже не плакал, что было ужаснее всего; просто сидел в углу и смотрел в одну точку. Наконец он уступил уговорам отца и Дженни, умолявших, чтобы он что-нибудь съел. Он с трудом проглотил что-то, но его тут же вырвало (может быть, потому, что у Тинка было ранение в живот), после чего он снова вернулся в гостиную и долго-долго сидел там в углу. Никогда не забуду его отсутствующего взгляда.

Мы снова зашагали по тротуару.

— Я думаю, в жизни есть кое-что поважнее, — попробовал я исправить свою ошибку, — чем умение везде обзаводиться кучей друзей.

Мы дошли до угла и свернули на другую улицу. Совсем недалеко впереди показалось здание суда. Освещенное рядами маленьких белых лампочек, оно напоминало сказочный дворец.

Когда ты собираешься уезжать, Пат?

— Завтра. Я думаю, рано утром.

— Плохо, что ты не можешь побыть подольше. Если бы ты мог остаться до воскресенья, я показал бы тебе весь город. В воскресенье я выходной.

— Все-таки мне надо поехать.

Клиффорд вздохнул. Достав из кармана пакетик с жевательной резинкой, он вытащил из него палочку, дал мне, взял сам и спрятал остальное обратно.

— А он знает, что ты здесь?

— Знает. Я улизнул, пока они еще спали, но оставил записку.

— Он будет страшно злиться, когда узнает, где ты.

— А, все равно... Пусть бесится.

Мы дошли до другого перекрестка. Направо был виден порт, за ним, на северном берегу, — горы. Солнце село, и багряные, золотистые, розовые и пурпурные краски полыхали в небе; горы казались темно-пурпурными, почти черными. К вершине одной из них тянулась цепочка огоньков, и я понял, что это канатная дорога.

— Знаешь, чего мне хотелось бы сейчас?

— Чего, Пат?

— Вернуться к тебе. Мы посмотрели бы у тебя журналы или еще что-нибудь...

— О'кэй!

Мы прибавили шагу. По дороге нам попалась небольшая булочная. Клиффорд вошел в нее, и я увидел в окно, как женщина сняла с витрины четыре не то слойки, не то пирожных с шоколадным кремом. Она упаковала их в картонную коробку, Клиффорд расплатился и вышел.

— Я думаю, тебе это понравится, — сказал он, показывая коробку. — Это по-настоящему вкусно... Я пробовал их раньше.

— В витрине, по крайней мере, они выглядели замечательно.

Мы подошли к дому, поднялись к себе и зажгли небольшую подвесную лампу. Клиффорд взял чайник, сходил в ванную, налил воды и, вернувшись обратно, захлопнул дверь.

— Поставлю чаю, — сказал он. — Хочешь?

— Конечно!

Я присел на кровать. У меня действительно сильно болели ноги, и я стал растирать их руками, наблюдая в то же время за Клиффордом. Он включил плитку, достал чайник для заварки и начал засыпать чай.

— Ну, как отец? — вдруг спросил он. — А Дженни?

— Да ничего. Вроде как ничего.

Клиффорд больше не стал задавать вопросов, однако так долго возился с чайником, что мне стало невмоготу.

— Отец не хочет говорить о тебе. Кажется, до сих пор злится.

— Я так и знал.

Он подошел к небольшой полочке в углу, достал две тетради.

— Хочешь взглянуть, чем я занимаюсь?

— Конечно.

Он раскрыл одну из тетрадей, и я увидел в ней какие-то чертежики цветным карандашом, заметки чернилами и много отдельных, вкладных страниц, отпечатанных на машинке.

— Это вот и есть биохимия, — сказал он. — И всю эту штуку мне нужно постичь к экзаменам.

— А когда у тебя экзамены?

— Да еще не скоро. Сначала я еще должен окончить курсы учеников. Но никогда не мешает знать вперед.

Клиффорд положил тетради на кровать и пошел к столу, чтобы заварить чай. Я перелистал несколько страниц.

— Наверное, тебе неплохо платят?

— Пока еще не очень много. Ты же знаешь, я только ученик, то есть, иначе говоря, еще учусь. Это почти что школа, только мне за это еще платят деньги.

— И сколько же ты получаешь?

— Одиннадцать долларов в неделю. Это сейчас. Но через год я уже буду иметь четырнадцать и, кроме того, летом недельный отпуск с оплатой.

Он налил в чайник кипятку, прикрыл его и выключил плитку. Я еще раз оглядел комнату. Светло, чисто, все на месте, но уюта нет. В углу на стуле стопка журналов, у кровати на полке несколько романов карманного формата, на дверце шкафа фирменный календарь, на самом верху буфета мамина ваза. Но не было в комнате ни радио, ни удобных ламп, ни вышитых подушек. В распахнутое окно ворвался ветерок. Я выглянул наружу: в домах через улицу светились оранжевые квадраты окон.

— Год — долгий срок, — сказал я.

Клиффорд поставил на стол две чашки, достал из буфета сахарницу, жестяную банку с молоком, чайные ложки и все это аккуратно расставил на столе.

— Как жаль, что у тебя нет радио, Клиффорд.

— Я никогда не принадлежал к тем парням, которые часами готовы сидеть у радио. Ты знаешь это.

Он налил чай, поставил на место чайник и распаковал коробку с пирожными.

— Давай, Пат, — скомандовал он. — Будешь доволен.

Я откусил кусок: пирожное действительно было превосходное. В Абботсфорде у нас таких не было. Клиффорд тоже взял пирожное, съел его и принялся за чай.

— Нажми, нажми, Пат.

— И ты, одно твое.

— Ну, уж меня уволь. Не могу есть много таких вещей: честно говоря, меня тошнит. И, кроме того, я в любое время могу купить их, если захочу.

Он смотрел, как я расправляюсь с пирожными, и на его добром бледном лице играла легкая улыбка.

— Ну как?

— Потрясающе! Как они называются?

— Не помню. Кажется, как-то по-французски.

Взяв чашку, он отпил из нее глоток; я заметил, что каждый раз, когда он подносил чашку к губам, стекла его очков запотевали и ему приходилось ждать, пока они не прояснятся.

— Чем же ты думаешь теперь заняться, Пат, раз уж ты бросил школу?

— Не знаю. Может, останусь работать в Абботсфорде. Может, даже буду помогать отцу.

— А какая работа тебя интересует? Может, тебе хотелось бы выбрать что-нибудь по душе?

— Да нет, пока еще я ничего такого не придумал.

Мы кончили пить чай; Клиффорд встал, вымыл и вытер чашки, поставил их в буфет. Мы посидели еще некоторое время, потом оба решили, что устали, легли и погасили свет. Я лег с краю, и мне было хорошо видно, что происходит за окном. Ярко освещенные дома напротив, уличные фонари, свет мчавшихся по улицам машин — все это не имело никакого отношения ко мне и Клиффорду, к комнате, где мы лежали в темноте. Далеко-далеко на черном ночном бархате небосвода мерцала дуга янтарных огоньков Львиных ворот — моста через пролив.