Авраам Иегошуа - Возвращение из Индии

Я быстро вернул на место позаимствованные ампулы и инструменты, очень рассчитывая на то, что никто не заметил их отсутствия. Но мне было очень жалко, что никому из коллег я не мог рассказать о родах на дому, так как боялся, что это будет расценено, как акт недоверия к больнице. Еще меньше мог я похвастаться собственной ролью в этом процессе из-за того, что побоялся выглядеть в их глазах человеком безответственным. Поэтому я прикусил язык, а поскольку пронизывающий холод свел к минимуму количество пациентов, я мог наслаждаться своими успехами, грея руки у огня собственных подвигов, совершенных минувшей ночью.

После полуночи, когда мое дежурство закончилось, я отправился домой, где застал Микаэлу кормившей ребенка грудью. Мои родители только что отбыли, очевидно не в силах оторваться от своей внучки, а может, не желая оставлять Микаэлу в одиночестве. Впервые после родов мы оказались с ней наедине.

— Ты свалишься, если не поспишь, — мягко сказал я ей.

Она ответила мне дружеской улыбкой:

— Не беспокойся. Я в порядке.

Не приходилось сомневаться, что рождение ребенка укрепило наше взаимное расположение. Микаэла не могла мне помочь, но была под впечатлением моего врачебного искусства, тогда как у меня воспоминание о том, с каким достоинством она переносила боль, наполняло меня уважением к ней как личности. Не знаю, приходило ли ей в голову, что я отказался давать ей болеутоляющее или анальгетик не только потому, чтобы она сохраняла ясное сознание в процессе родов, но и потому еще, что втайне я желал отомстить ей за то, что она принудила меня выступить в роли ее акушера. У меня возникло странное ощущение, что наше растущее друг к другу уважение нисколько не увеличило того чувства любви, которое должно было, возникнув, сблизить нас еще теснее, но которое на самом деле производило обратный эффект — чувство равнодушия лишь усилилось в этот полуночный час, превратившись в безразличие при взгляде на ее полные грушевидные груди, которые не вызвали во мне ни малейшего желания даже притронуться губами к ее соскам, чтобы почувствовать то, что ощущает моя дочь.

В течение следующей недели Микаэла постепенно восполняла потерянные часы сна и активно готовилась к возвращению в нормальный режим жизни — особенно, к изучению Лондона. Мои отец и мать находились в полном ее распоряжении в качестве сиделок, но она не хотела слишком уж рассчитывать на их помощь как потому, что хотела дать им возможность насладиться их отпуском, который так или иначе заканчивается через две или три недели, так и потому, что нам пора уже было начать привыкать обходиться без них. Она подвешивала лямки детского спальника к животу, который уже вернулся к нормальному размеру, и в этот спальник она поместила Шиву, которая чувствовала себя в нем не менее удобно, чем детеныш кенгуру в материнской сумке.

Итак, всего лишь через неделю после родов, Микаэла уже в состоянии была вернуться к своей немудреной работе по поддержанию порядка в часовне, с ребенком, висящим возле живота; готова она была также наносить визиты своим старым друзьям из Индии, которые жили теперь в Восточном Лондоне. Ее естественное спокойствие стало передаваться ребенку, подраставшему в атмосфере душевной уравновешенности его матери, и девочка, похоже, ничуть не страдала от того, что Микаэла таскала ее за собой по всему Лондону; ни единого крика протеста ребенок не издавал и, казалось, искренне был всем доволен.

Было еще преждевременно судить о том, кого девочка напоминает внешне, не принимая во внимание родительские предположения. Она не похожа была на меня, и она не унаследовала необыкновенных глаз Микаэлы. Однажды, когда я остался с нею в квартире один, что-то в ее чуть вытянутом, обтекаемом черепе и чуть узковатых глазах заставило меня вспомнить бледную и несколько таинственную личность нашего не-еврейского британского родственника, мужа племянницы моего отца, который с большой теплотой относился к моим родителям. В одно из воскресений, например, он и его жена высказали пожелание собрать всех наших английских родных и устроить вечеринку в честь новорожденной; одна из гостей, а именно, моя энергичная тетушка из Глазго, подхватила инициативу и пригласила родителей погостить неделю у нее в Шотландии, перед тем как возвратиться в Израиль. Несмотря на свою любовь к младшей сестре, моя мать заколебалась, не желая расставаться с малышкой, — и отказалась. Тем временем мы открыли существование полулегальных яслей, организованных в педиатрическом отделении больницы в помощь семьям сотрудников, — ясли не были рассчитаны на детей возраста Шивы, но Микаэле посчастливилось понравиться заведующей яслями, и та согласилась присмотреть за ребенком. Таким образом мои родители получили возможность принять настойчивые приглашения тетушки, после чего они с чистой совестью могли завершить свое пребывание в Британии и насладиться видами и ароматами страны, в которой прошло шотландское детство моей мамы.

Я всячески поддержал их намерение уехать — к радости моей тети, но поскольку сэр Джоффри обмолвился, что Лазар и его жена со дня на день могут прилететь в Лондон, меньше всего мне хотелось, чтобы мать стала свидетельницей лихорадочного возбуждения, охватившего меня, как только до меня дошли эти новости. И хотя сэр Джоффри на самом деле даже не упомянул о приезде Дори, я знал, что она ни за что не позволит Лазару улететь в Лондон без нее. Я даже сказал самому себе, что это говорит о том, что она ничего не знает о рождении Шивы, — а ведь я сообщил об этом в примечании к ежемесячному отчету, который аккуратно посылал на адрес секретарши Лазара. Я спросил сэра Джоффри о программе пребывания Лазаров на время их визита и выяснил, что все дни будут буквально забиты различными мероприятиями и встречами, поскольку Лазар был одержим идеей учредить „общество друзей“ нашей больницы в Лондоне. Поэтому я предложил себя в качестве дополнительного эскорта, с тем чтобы позаботиться о миссис Лазар и уберечь ее от скуки. Мои слова очень развеселили сэра Джоффри. Отсмеявшись, он сказал: „Она вовсе не похожа на леди, способную скучать“. Такое впечатление от жены Лазара он вынес после предыдущего визита этой пары два года тому назад, когда он впервые увидел миссис Лазар, повисшую у мужа на руке, улыбающуюся и довольную жизнью и собой. Было видно, что она ему нравится, и я должен был сразиться с ним за право встретить их в аэропорту, что совсем не обрадовало Микаэлу, которой пришлось из-за этого отказаться от урока йоги в Южном Кенсингтоне, поскольку ей надо было остаться дома с ребенком, — мне пришлось напомнить ей, что Шива слегка простужена. Она не протестовала, но несколько насмешливым тоном отозвалась о моем желании „обслуживать этих Лазаров“, а также выразила сомнение, что наш маленький „моррис“ достаточен, чтобы вместить „этих двух толстяков“. Вместе с их багажом. И я понял, что враждебность, которую Эйнат испытывала по отношению к своим родителям, она сумела как-то передать Микаэле — возможно, это произошло тогда, когда они вместе работали в Калькутте. А потому я не счел нужным ей отвечать. Я в тот момент думал о том, как изумятся Дори и Лазар, когда у выхода из аэропорта увидят меня, — хотя, разумеется, они уже привыкли и к аэропортам, и ко мне в них.