Авраам Иегошуа - Возвращение из Индии

Я посмотрел на часы. Было пятнадцать минут восьмого. Мой последний час пребывания в хирургическом отделении уже закончился.

— Ну… не знаю, — нерешительно сказал я. — Мне нужно вернуться в палату.

— В палату?! — удивился Лазар. — Но сегодня ваш последний день!

— И это вы знаете тоже? — воскликнул я, пораженный.

— Это, и множество других, еще более мелких и менее значительных вещей тоже, — сказал Лазар со вздохом и утомленно закрыл глаза. — Для этого я и нахожусь здесь. Так, например, я знаю, что профессор Левин должен взять вас в свое отделение сменным врачом до июня.

— До июля, — мягко поправил я его.

— Нет, только до июня, — решительно повторил он. — Это место открыто лишь до июня. Но какая в этом разница — июнь, июль. Как говорится, хочешь перейти мост, сначала подойди к нему. Мы должны дождаться, пока ему станет лучше, поскольку он жаждет выяснить с вами кое-какие детали.

— Выяснить? — пробормотал я.

— Ничего особенного, — сказал Лазар успокаивающе. — Разве Хишин ничего вам не сказал? Левин обеспокоен переливанием крови, которое вы произвели Эйнат.

— Я слышал об этом. Но не понял, что его беспокоит.

— Я тоже не понял. И Хишин… Так что вам лучше самому поговорить с ним и объяснить, что конкретно вы имели в виду. Он человек справедливый, хотя и не отличается терпением.

— А что с ним такое? — спросил я.

— Ну… разное, — тонко улыбаясь, ответил Лазар.

— Но что именно? — настаивал я, пораженный таинственностью болезни, поразившей моего будущего работодателя. Лазар обменялся взглядом со своей секретаршей, которая определенно знала секрет болезни профессора Левина, но предостерегала Лазара от откровенности со мной.

— Ничего, ничего, не забивайте этим голову. — Здесь он замахал руками, призывая меня к тишине, и вдруг вскинул голову с выражением глубокого внимания: — А вот и Дори. Я слышу ее шаги.

Ни я, ни секретарша, также поднявшая голову, не слышали никаких шагов — наоборот, тишина в административном крыле казалась еще более глубокой. Но Лазар упрямо настаивал, что даже на большом расстоянии узнает шаги своей жены — так сильны связи, соединяющие их связи, которыми я восхищался и которым завидовал во время путешествия по Индии.

И действительно — вскоре мы услышали звук шагов, мягких, но уверенных, и радость нахлынула на меня, поскольку я понял, что тоже могу распознать их. Она слегка помедлила возле соседней двери, но затем решительно вернулась к двери мужниного офиса, дверь в который открыла уже безо всяких колебаний, улыбаясь своей приветливой улыбкой. Войдя в комнату, она с удивлением воззрилась на меня, но сначала поздоровалась с секретаршей, дружески кивнув ей, а затем и расцеловавшись, после чего, повернувшись ко мне, тем же тоном, что и ее муж, повторила его вопрос:

— Где вы все это время пропадали? Куда вы исчезли?

— Куда ты исчезла? — с деланным гневом передразнил ее Лазар. — Где ты так долго была? Ты обещала быть здесь в шесть, а сейчас уже половина восьмого!

— Не притворяйся, — парировала она, и нежная улыбка скользнула по ее полному лицу. — Не пытайся меня уверить, что все это время тебе было нечем себя занять.

— Не в этом дело, — сказал он с обидой. Но видно было, что он был тронут ее ответом, после чего стал собирать свои принадлежности. — Завтра у меня сумасшедший день. Но лучше взгляни, что за подарок мы здесь для тебя приготовили. — И он протянул ей фотографии, которые она схватила с детским криком восторга, и, не взглянув на меня, стянула со своих плеч накидку и с энтузиазмом воскликнула:

— А мы уже думали, что случайно допустили при съемках передержку. — Не теряя времени, она открыла свой зонтик и пристроила его сушиться в углу, села удобно в кресло, стоявшее между двумя огромными фикусами, достала очки и начала один за другим рассматривать снимки, ухитрившись в то же время вежливо поблагодарить секретаршу, предложившую ей чашку горячего чая, и отклонить возражения Лазара, утверждавшего, что им нужно как можно скорее оказаться дома, и все это с улыбкой, не покидавшей ее лица. — Дай мне минуту, — говорила она, — позволь мне расслабиться на одну минуту. Я до смерти продрогла.

Секретарша, выглядевшая совершенно счастливой от присутствия жены Лазара, вспомнила обо мне и, повернувшись в мою сторону, тактично спросила, не присоединюсь ли я к ним. И хотя я был уже одной ногой в коридоре, я не смог отказаться, ощутив всю гипнотическую силу, притягивавшую меня к этой женщине, неповоротливой в зимних ее одеждах, с веснушчатым, раскрасневшимся лицом. Узел на голове распустился снова, ноги, которые из-за черных ботинок кажутся еще длиннее, скрещены, она сидит, бесхитростно радуясь, издавая время от времени мягкий смешок при виде изображения на фотоснимках, запечатлевших ее саму и ее мужа во время путешествия, о котором, он, по его словам, успел уже совершенно забыть.

Тем временем расторопная секретарша внесла поднос с чайными чашками и кусочками торта с кремом, остававшимися от какого-то мероприятия в административном крыле. Жена Лазара поблагодарила ее с присущей ей доброжелательностью и склонностью к преувеличениям.

— Вы просто спасли мне жизнь. У меня все в горле пересохло. Все утро я бегала, устраивая свою мать в дом для престарелых.

— Ваша мама хочет жить в доме для престарелых? — пораженно спросила секретарша. — Но почему? Я встретила ее в кафе месяц назад, и она выглядела великолепно.

— Да, — благодушно подтвердила Дори, как если бы несла персональную ответственность за то, как выглядит ее мать, — да она выглядит отлично и справляется со всеми делами, но пока мы были в Индии, ей стало известно, что появилась возможность занять освободившееся место в доме для престарелых, на которое она подала заявку несколько лет тому назад. Мы об этом совершенно забыли, поскольку там никто не собирался умирать. Как бы то ни было, она у нас совершенно независима и вполне могла бы жить в своей собственной квартире. Но она боится, отказавшись, потерять это место. Что я могу сделать? Мы обязаны уважать их желания. — И она повернулась ко мне, как бы изумленная моим безмолвным присутствием, и тем своим доверительным тоном, который в последние дни путешествия установился между нами тремя, повторила вопрос, оставшийся пока без ответа: — Ну, так чем же вы занимались все это время? — А увидев, что я раздумываю над ответом, как если бы я был не вполне уверен, что она имеет в виду, прибавила доверительно: — Вы уже оправились от нашего путешествия?

И хотя я был благодарен ей за это «наше», я не в состоянии был произвести ничего, кроме:

— В каком смысле?

— В каком смысле? — повторила она, сбитая с толку педантизмом, скрытым в моем вопросе. — Я не знаю. В конце путешествия вы показались мне огорченным и подавленным.