Авраам Иегошуа - Возвращение из Индии

И в эту же минуту, похолодев, я вспомним, как Эйаль, лучший мой друг, точно с такой же спонтанностью отреагировал, когда в Иерусалиме я рассказал ему о проведенной мною трансфузии. У меня не было никаких оснований думать, что он просто хотел сбить меня с толку. Где же тут находилась истина? Мог ли я ошибаться — настолько? По спине у меня пробежала дрожь при мысли, что? Дори могла подумать, подумать и поверить, будто я мог бездумно и глупо подвергнуть ее здоровье опасности, утратив при этом ее веру в меня как врача. Тем не менее я понимал, что любой ценой я должен был доказать свою правоту в споре с этим неуравновешенным человеком по фамилии Левин. Действовать при этом надлежало в моей лучшей «англо-саксонской» манере, как ее называл мой отец, гордившийся мною, избегая перепалки и не упоминая даже об оскорбительном выражении: «вашего глупого пристрастия к театральности». Лицо мое горело, когда, поднявшись, и вне себя от оскорбления, униженный до глубины души, я вышел из кабинета, не попрощавшись и не сказав больше ни слова. Похоже, что моя попытка превратиться в терапевта была ошибкой.

Когда я шел по коридору терапевтического отделения, глаза мои были полны слез. Тем не менее я успел отметить, что большинство больных в палатах были среднего возраста; стариков, впрочем, хватало тоже. Я шел и не мог отделаться от мысли, что я прав, а профессор Левин — нет. Нет и еще раз нет. Он ошибается, его страхи — это плод его воображения. Но — и я понимал это абсолютно точно — я никогда не смогу доказать ему всю абсурдность его аргументов, потому что истина его не интересует. Единственное, чего он хочет, это унизить меня, унизить и раздавить. Но разве не об этом предупреждал меня доктор Накаш, который прекрасно его знал? Да. Ну и хорошо, ну и ладно. И внезапно я понял, что хочу увидеть доктора Накаша, ибо он дал мне в своей простой и прямолинейной манере возможность войти в другой мир, в то время как из этого я, похоже, был окончательно изгнан, изгнан из этой самой больницы, в которой, как я был уверен еще несколько месяцев тому назад, я нашел свое истинное место, на котором проработаю до конца жизни.

Я поискал Накаша в комнате отдыха, но там мне сообщили, что он в операционной. Мне не хотелось отказываться от своей идеи увидеться с ним, и я отправился в другое крыло. Через окошко в двери я увидел своих друзей по хирургическому отделению, стоящих в операционной в своих зеленых халатах, а также доктора Накаша в белом: темнолицый и тощий, он сидел рядом с больным. Вскоре он заметил меня и дружеским жестом дал мне знак, чтобы я его подождал. Через несколько минут он вышел ко мне. Я рассказал ему о встрече с Левиным, включая злобное замечание о моей «тяге к безответственной театральности». Доктор Накаш не был удивлен. Он только улыбнулся, ругаясь сквозь зубы.

— Я говорил вам. Он тяжелый человек. Все, что ему нужно, это унизить вас. Оставьте его. Он вам не нужен. Завтра вечером нам предстоит серьезная операция в частной клинике. И в течение следующей недели — еще две. Я уже рекомендовал вас остальным анестезиологам. Не тужи, Бенци, специализируясь в анестезиологии, с голоду ты не умрешь. А если в конечном итоге вернешься в хирургию, это даст тебе преимущество перед твоим анестезиологом. Ты будешь знать больше любого из них.

И он вернулся в операционную, чтобы сидеть у пациента в изголовье, а я поспешил вон из больницы, которая впервые с момента моей работы в ней показалась мне совершенно невыносимой. Кроме всего прочего, мне не хотелось столкнуться с кем-нибудь из знакомых, перед которыми пришлось бы оправдываться. Кто мог бы представить себе два месяца назад, когда я стоял в большом офисе между двумя важными и наиболее могущественными людьми больницы, которые видели во мне «идеального человека», занятыми тем, что уговаривали меня отправиться в Индию, что дело обернется подобным образом — таким, что в огромной этой больнице мне не найдется места даже для временной работы, а все те мечты, которые я лелеял в прошлом году, я потерял из-за странного, необъяснимого увлечения, доставившего мне такие страдания. Предложение доктора Накаша означало возможность для меня выпутаться постепенно из создавшейся ситуации. Однако, после того, как мое тело так дивно соприкоснулось с ее, я был обязан не только своей душе, но и своему телу, вкусившему наслаждение, продолжать начатое и доказать себе самому, что это не было случайным эпизодом, как она заявила, пока быстро облачалась в свои одежды. Потому что если я начал все это, только я и мог это закончить. А заканчивать я не хотел. Не хотел.

Так говорил я сам себе, выйдя наружу и устремляясь к большой автостоянке в ярком свете зимнего дня. Я пробрался к своему мотоциклу, который я недавно втиснул среди начальственных машин под специальным навесом — не только, чтобы поберечь его, но и чтобы иметь возможность заглянуть в машину Лазара и увидеть, не забыла ли Дори чего-либо из своих вещей. Включив зажигание, я быстро вырулил с территории больницы, но, остановившись на первом же светофоре, не мог удержаться от того, чтобы не оглянуться на желтоватое здание с дымом, спиралью подымающимся в небо из двух высоких труб, и в эту минуту мне показалось, что это не я покидаю больницу, но что больница, превратившись в огромный океанский лайнер, нагруженный врачами и их пациентами, отправляется в путешествие, чреватое бурями и приключениями, в которых я не достоин принять участия. Профессор Левин был прав — он нащупал мое больное место, а воспаленная ментальность обостряла все чувства. Правдой было то, что некоторая театральность имела место в моей деятельности в Варанаси. Как театральность того же рода проявилась и во взаимоотношениях врача с его пациентом, поскольку лишь через действие можно было преодолеть естественную стыдливость, позволившую предстать обнаженным перед другим человеком. Получившим таким образом возможность увидеть его рот, почувствовать теплоту живота, услышать биение сердца и потрогать интимные места. Но там… в отеле в Варанаси, среди ярко окрашенной плетеной мебели, там это не было неким показательным действом, это было начальным толчком, отправной точкой начинающейся влюбленности, началом любви, которая, как я должен был отныне верить, никогда не умрет и не превратится в случайный эпизод.

Когда я добрался до старой квартиры, я увидел открытую дверь и незнакомые чемоданы, стоящие в холле. Моя квартирная хозяйка тут же поспешила мне навстречу и сообщила, что новые арендаторы уже вселились, поскольку им некуда больше деваться и ждать они тоже больше не могут. Так как я обещал хозяйке освободить квартиру не откладывая и моя новая квартира была уже готова меня принять, почему бы мне не съехать прямо сейчас? Возразить мне было нечего. На самом деле мне просто не хотелось начинать всю эту нудную возню с переездом, не хотелось паковать свои пожитки, которых неожиданно оказалось больше, чем я предполагал, — и все это на глазах у влюбленной парочки, только что отслужившей в армии и сгоравшей от желания остаться наедине, — неудивительно, что они тут же стали описывать вокруг меня круги, заглядывая в шкафы и тут же осваивая каждую полку, которую я освобождал.