Авраам Иегошуа - Возвращение из Индии

В себе же я взращивал законное чувство обиды и гнева из-за обескураживающего противоборства в офисе Дори, но надежды при этом я не терял. Ее определенная решительность, с которой она попыталась отделаться от меня, застала меня врасплох. Сначала я ведь ни на что не надеялся, но когда неожиданно она отозвалась на мое пламенное признание в любви, понял, что не только ошибался, считая себя сумасшедшим в глазах Дори, но и, наоборот, оставался для нее тем, кем я был всегда, рациональным и разумным человеком, добивающимся, а точнее сказать, домогающимся лишь того, что находилось в границах возможного. И в самом деле, реальность доказала, что даже женщина, подобная ей, столь явно недоступная, может видеть во мне приемлемого и возможного партнера, хотя я и не мог бы ответить, почему и каким образом — может быть, исключительно из-за очарования и относительно молодого возраста, а может быть, из-за каких-то иных, присущих мне качеств, которые она разглядела во мне под солнцем Индии. И если она попыталась отделаться от меня, то скорее всего потому, что боялась не очень понятной ей силы моей страсти, — похоже, что с подобным явлением встречаться ей не приходилось. Возможно, мне следовало переосмыслить ее замечание об опасности внебрачных связей с холостым мужчиной, особенно сейчас, находящимся в состоянии, близком к сумасшествию. Так может быть, подумал я, может быть, мне следовало перестать упрямиться и покончить со своим холостым образом жизни? Ведь это был единственный способ, каким я мог защитить ее от меня, как я защищен был от нее. То есть моя женитьба — таков был реальный выход. Все это отдавало этаким высокомерием, но ничего другого придумать я не мог. Тем не менее простая эта мысль продолжала пульсировать во мне, и, выкатившись на асфальтированное покрытие, я все прибавлял и прибавлял скорости, пока не понял, что машина родителей, двигавшаяся позади, вдруг куда-то исчезла. Если бы им каким-то волшебным образом стали известны мои мысли, они, я уверен, обрадовались бы сверх всякой меры. Ибо я знал, что одной из побудительных причин, подвигнувшей их на это утомительное путешествие, с дорогим свадебным подарком на заднем сиденье, было не только и не столько желание высказать свое благорасположение к предстоящему бракосочетанию Эйаля, сколько возможность дать зримый сигнал их единственному сыну, мчащемуся сейчас впереди в своей кожаной куртке и черном шлеме, сигнал того, что на самом деле было для них важным — и не просто важным, а самым важным делом из всех дел на свете, говорящем о том, насколько его одиночество беспокоило их.

— Возможно, мне и на самом деле следует жениться, — сказал я, адресуя эти слова самому себе. Я произнес их вслух и тут же повернул на грунтовку, которая вела на вершину холма, давая возможность обозреть не только основную дорогу, ведущую с севера на юг, но и разглядеть сельскохозяйственные угодья, окружавшие Кирьят-Гат поясом поселений, придававших картине безмятежный деревенский вид — зеленеющие квадраты люцерны, недавно вспаханные поля плодородной коричневой земли — вид, который не могли испортить даже безобразные полосы полиэтиленовой пленки, сверкавшие под лучами солнца подобно нагревательным элементам гигантской электрической плиты. Дорожное движение было неторопливым и, обгоняя машину родителей, я разглядел бледное лицо моей матери, обмотавшей голову платком в защиту от ветра, врывавшегося в приспущенное окно. На заднем сиденье я увидел подростка — очевидно из тех, что путешествуют автостопом, — мой отец любил подбирать таких бедолаг, несмотря на мои просьбы не делать этого, а затем выслушивать их мнение на события, происходящие в мире. Ну что ж, теперь у них с матерью был собеседник, и им было не так скучно. Подумав об этом, я позволил их машине обогнать меня; неторопливо двигаясь за ними, я мог быть спокоен, по крайней мере, в одном — мой отец не свернет неожиданно на дорогу, ведущую в Ашкелон.

Заправившись на колонке Беер-Шевы, мы согласно решили, что путешествие наше, по крайней мере, до этой минуты, проходит легко и приятно, а это означало, что мы, без сомнения, прибудем вовремя и даже чуть раньше. Но, миновав Иерухам, городок, расположенный на вершине холма, уже зазеленевшего молодой травой после обильных зимних дождей, мы начали углубляться в собственно пустыню, небо над которой хмурилось, так что радовавший нас красноватый свет начинающегося заката сменился мрачнеющей и подозрительной желтизной. Было бы весьма удивительно, подумал я, если бы вдруг хлынул дождь. Но бегущие над головой тучи сумели выдавить из себя лишь несколько больших и холодных капель, зато ветер с востока задул вдруг с такой яростью, что мою «хонду» стало просто сдувать с дороги. Пришлось сбросить скорость, отчего расстояние между мною и родителями сократилось. С этого момента я перестал быть для них гидом и впередсмотрящим, более того — я мешал их продвижению, и в момент, когда ветер стал еще сильнее, я разрешил им обогнать меня, и теперь двигался позади машины, которая, таким образом хоть как-то защищала меня от порывов ветра. Моя мать сидела в машине, повернув голову назад, наблюдая за моим сражением с непогодой и тревожась, как бы не потерять меня из виду. Время от времени она поднимала руку в странном жесте: не то приветствия, не то ободрения. Я знал, что в душе она очень сердилась на меня за мое эксцентричное, по ее мнению, решение совершить столь долгий путь на «хонде», но не менее был я уверен и в том, что ни единого слова упрека или просто критики никогда не слетит с ее губ, после того как дело сделано. И за всю эту сдержанность я был благодарен ей от всего сердца. А потому дружески помахал ей в ответ и продолжил борьбу со свирепым ветром. Я был уверен, что, продвигаясь подобным образом, мы прибудем на свадьбу, скорее всего, уже после наступления темноты. Но когда мы медленно и осторожно сползли вниз по крутому, на тысячу футов, спуску с вершины холма к перекрестку, я почувствовал, как ослабевает ветер, и тут же, после недолгого и теплого душа, который длился в течение нескольких минут, в мрачном, мутном небе появились просветы, залившие нас фантастически чистым, таинственным, фиолетово-розовым светом, который был своеобразным ответом на вызов, брошенный пустыне великолепным закатом, родившимся далеко отсюда, в глубине Средиземного моря.

Родители хотели устроить короткий привал, чтобы я мог немного перевести дух. Но мне не терпелось как можно скорее покрыть оставшиеся тридцать миль, всей душой надеясь, что мне удастся все-таки сдержать данное Эйалю обещание прибыть до наступления темноты; что-то подсказывало мне, что в этом случае меня ожидает какая-то неведомая мне награда.