Николас Борн - Фальшивка

– Ощущаете ли вы поддержку со стороны государств Запада? Кто вам поставляет оружие?

– Оружие для нас не проблема. Мы получаем оружие отовсюду, несмотря на то что платим не сразу. Отчасти оно поступает в виде помощи от правительств, которые на официальном уровне подвергают нас резкой критике, тут причина одна – то, что в нашей стране нет нефти. Вы, конечно, понимаете, какие государства я имею в виду. Как частное лицо, только как частное лицо, я категорически отверг бы такую помощь, ах, хотел бы я быть частным лицом, да лишь ради того, чтобы категорически отвергнуть такую помощь. С детских лет я питал глубокое отвращение к конфликтам, настолько, что даже опасался прослыть слюнтяем. Ну, что таковым я не являюсь, я сполна доказал, однако отвращение к конфликтам у меня осталось – при виде страданий любых тварей божьих я и сам испытываю страдания. Я не могу равнодушно смотреть на страдания людей, женщин и особенно детей. Мне приходится принуждать себя, если необходимо применить силу, любого рода насилие. Применение силы мне неприятно: видите ли, это смущает мою совесть. Но разве можете вы понять, что это значит – быть избранным, дабы совершать необходимое, избранным и удостоенным. Необходимость же бывает то приятной, то неприятной. Я прибегаю к необходимым мерам, преисполнясь сознанием необходимости таковых мер, и мое прирожденное отвращение к конфликтам в этих случаях перестает что-либо значить, ибо такова необходимость. Хотелось бы, чтобы вы поняли меня правильно. Понимаете ли, есть рай на небесах и есть земной рай, это Ливан, где вы в настоящее время находитесь. И как же мы, ливанцы, должны поступить с народом, который посягает на жизнь другого народа? Палестинцы в Израиле посягнули на жизнь израильтян. Следовательно, у нас, в христианском Ливане, палестинцы не имеют права жить.

– Как же вы собираетесь решить эту проблему? – спросил Лашен.

Тони встал и, низко склонив голову, обошел стол. Ненадолго задержался позади Рудника и обеими руками оперся на его плечи.

– В каждом конкретном случае мы решаем ее особо. Грязные люди, настоящие свиньи. Их лагеря – рассадники заразы, раковые опухоли. Послушайте, что я скажу! Я нанесу молниеносный удар по Триполи и одержу победу. Я нанесу молниеносный удар по Бейруту и одержу победу… Нет, в Бейруте сейчас неразбериха, ввести войска в город не удастся. Я был бы никудышным стратегом, если бы вздумал пойти на Бейрут сейчас. Может быть, ударим во время одной из передышек, во время перемирия, это, пожалуй, куда ни шло… Я буду наносить молниеносные удары и побеждать, когда пробьет мой час! Да, можете и это записать. И еще напишите, у меня много друзей, в том числе и в вашей стране. Арафату мы отрубим хвост… Этого не записывайте. Палестинцы хитры и умелы, у нас поначалу умения было маловато, но мы выждали, пока они не превратили свои лагеря в самые настоящие крепости и арсеналы… – Тони запнулся. – Ваши симпатии на стороне палестинцев?

– Вот уж не сказал бы, – ответил Лашен. – Я журналист.

– Да-да… А может быть, вы им симпатизируете как более слабой стороне? – Тони погрозил пальцем, но тут же похлопал Лашена по плечу. – Понимаю, понимаю… Конечно, разумеется. Долг журналиста. Увидев вас, я в первую минуту подумал, что мы с вами подружимся. Ну что ж, очень жаль. Долг журналиста. Это ужасно. Вы независимы, но не свободны.

Он отошел и погладил Рудника по голове. Слуга снова налил в стаканы арака. Хофман вернулся к столу в компании стройной негритянки, с отливающей синевой черной кожей. Хофман придвинул ей стул. Девице лет двадцать, темный костюм. Она вытащила комочки ваты, которыми были заткнуты ее уши, и внимательно слушала, о чем говорили за столом, ловила каждое слово, и кажется, ей все было одинаково интересно, она на все реагировала одинаково – заинтересованно. Хофман убрал кассетник в сумку, туда же сунул микрофон. Фотоаппараты и объективы он уже уложил, сумки стояли застегнутые, оставалось только взять.

Рудник спросил, не подвезет ли Хофман его в Бейрут. Тот с улыбкой согласился. Через двор прошел слуга с миской в руках, в ней были куски сырого мяса. Тони снова предложил гостям остаться, но Лашен, покачав головой, сказал, это абсолютно исключено, им ведь возвращаться через Старый город, надо успеть дотемна. Про себя подумал, что оставаться совсем не хочется, да совершенно невозможно, эти люди ему неприятны, чужды, ни приветливость, ни радушное гостеприимство хозяина ничего не значат. В этих людях была враждебность, неуловимая, скрытная, и от него самого, он чувствовал, тоже исходила неприязнь. Пили медленно. Уже не слуга – сам генерал предложил сигары, Лашен взял одну, закурил от поднесенной Тони спички. Хофман тихо разговаривал с чернокожей девицей, у той изредка вырывался изумленный возглас. В дальнем углу двора элегантные господа с револьверами в ременных петлях помогали слуге насаживать мясо на шампуры. Там уже стоял передвижной гриль, и один из охранников разводил огонь. Глядя на них, Лашен почувствовал: снова начало знобить.

Мягкий бархатный мох на камнях… словно головы и волосатые плечи. Ни женщин, ни детей. Вода громко булькала в сливном отверстии на стенке бассейна. Теплый ветер, налетая сверху, казалось, напрасно бился о стены. Тони что-то рассказывал, потом, разгибая пальцы, стал перечислять дружественные государства, исключая те, от которых можно получить оружие, а на другую помощь рассчитывать не приходится. На протяжении веков, говорил он, Ливан разоряли и грабили чужеземные державы, они опустошали страну, истребляли население. Османская империя и конечно же сирийцы, которые, некогда потеряв Ливан, сегодня взирают на него с тем большей алчностью. Не забудем и Францию, однако французы не были ни мучителями, ни поработителями, как раз напротив!

Девушка, не вставая с места, наклонилась к Хофману. Похоже, обшаривает его карманы? Нет-нет, она ощупала и помяла сумки. Тони замолчал, и тут девушка предложила Хофману купить египетский саркофаг с мумией, всего за двенадцать тысяч ливанских лир. Можно поторговаться, хотя и так продают почти задаром. Тони зацокал языком и велел ей молчать. Из дома вышли дети, на ходу потягивая лимонад из длинных стаканов через длинные соломинки. Из дома гуськом вышли женщины с большими подносами, уставленными мисками с салатами. Тони сказал, он очень опечален тем, что новые друзья уже уходят, он, мол, чувствует себя покинутым. Хофман с явным сожалением попрощался с негритянкой, это бросилось в глаза. Рудника что-то беспокоило, подойдя к краю бассейна, он уставился в воду, и его старческий резкий профиль под ярким светом казался четко прорисованным.

На обратном пути Рудник с двусмысленной улыбочкой рассказывал, все больше намеками, известные ему истории о романах Тони. По-видимому, он и сам не знал, как к этому относиться: презирать генерала за амурные похождения или восхищаться им. Во всем остальном он в глазах Рудника заслуживал исключительно восхищения. Любимым выражением Рудника, когда он говорил о Тони, было «необычайно ловкий»: Тони, его превосходительство Тони – «человек необычайно, удивительно ловкий». Ведь сегодня он один из наиболее влиятельных политиков Ливана, в это прямо-таки трудно поверить, если учесть его возраст, а сколько ему, по-вашему? И так думает не только он, Рудник, это мнение единодушно разделяют все влиятельные лица. Да, Тони необычайно ловкий, невероятно ловкий тактик, более того – стратег, в этом у нас еще будет случай убедиться, как только он получит необходимую полноту власти. Пока что у него этой власти нет, слишком многие ставят Тони палки в колеса.