Колум Маккэнн - И пусть вращается прекрасный мир

— Пожалуй, я все-таки выпью, — говорит она.

— Так что же, — спрашивает Том, — привело тебя в наши края?

— Прошу прощения?

— Чем ты сейчас занимаешься? Ты, кажется, агитировала за демократов или что-то вроде того?

Тихие смешки из всех углов комнаты. Они оборачиваются к ней, все до единого, вглядываются в лицо. Кажется, годы спустя она все же добралась до театральных подмостков.

Ей нравятся люди с выдержкой, способные безропотно тянуть лямку повседневности, — те, кто считает боль необходимостью, не проклятием. Они раскладывают перед нею свои жизни, несколько листков бумаги, квитанции об уплате, чеки соцпомощи, все, что осталось. Она суммирует числа. Ей известны условия предоставления налоговых льгот, лазейки в законах, короткие пути, полезные телефонные номера. Она старается заморозить выплаты по закладным на дом, унесенный в море. Она обходит страховые обязательства в отношении автомобилей, оставшихся на дне реки. Она пытается свести к нулю счета за очень маленькие белые гробы.

Другим работникам фонда в Литтл-Роке порой удается сразу расположить к себе людей, но у нее самой редко получается достучаться быстро. Поначалу все эти люди держатся с ней скованно, но слушать она умеет. И примерно полчаса спустя они рассказывают все.

Они говорят будто сами с собой, словно она — просто зеркало, стоящее напротив, повторяющее еще одну историю их жизни.

Ее влечет их угрюмая выдержка, но ей нравится, когда они, в сотый раз вспоминая о случившемся, вдруг находят смысл, который сотрясает их до глубины души: Я так любил ее. Перед тем как его вынесло за ворота шлюза, я ослабила ему воротник. Муж покупал кухонную плиту в рассрочку.

И прежде, чем они успевают понять, заявление о выплате страховки уже составлено, уведомления уже направлены в ипотечные компании, бумаги ложатся на стол, ожидая подписи. Порой они не торопятся подписывать, они еще не всем успели поделиться: без умолку говорят о купленных машинах, об оставшейся в прошлом любви. У каждого глубинная необходимость выговориться, просто рассказать историю, какой бы та ни была — простой или запутанной.

Слушать рассказы этих людей — как внимать шуму листвы: рано или поздно дерево падает, и годовые кольца открывают его возраст. Остается только пересчитать их.

Месяцев девять тому назад она говорила с одной пожилой женщиной. Та сидела в гостинице Литтл-Рока, выходное платье разложено на кровати. Джеслин старалась понять, какую сумму эта женщина недополучила со своего пенсионного фонда.

— Мой мальчик был почтальоном, — рассказывала женщина. — Прямо там, в Девятом районе. Хороший парень был. Двадцать два года. Задерживался на работе, если нужно. И работал как надо, не подумайте чего. Люди любили получать почту из его рук. Ждали его. Радовались, когда он стучал в их двери. Вы слушаете?

— Да, мэм.

— А потом началась эта буря. И он не пришел домой. Я все ждала. Ужин держала наготове. Я тогда жила на третьем этаже. Все ждала, ждала. Только напрасно. Но я ждала. Через два дня я отправилась искать его, спустилась вниз. Вертолеты так и кружили, на нас ноль внимания. Я вышла на улицу, выплыла. По шею в воде, чуть не захлебнулась. Не могла понять, где я, ничего не осталось, пока не дошла до пункта выплаты по чекам, увидела плывущую почтовую сумку и потянула ее к себе. И подумала: святый Боже.

Пальцы женщины сомкнулись, впились в ладонь Джеслин.

— Я не сомневалась, что он вот-вот выплывет из-за поворота, живой и здоровый. Все искала, искала. Но так и не нашла своего мальчика. Жаль, что сама не утонула, прямо там. Две недели спустя мне сказали, что он зацепился за ветки дерева и повис на них, гнил на солнце. Прямо в почтальонской форме. Подумать только, зацепился.

Женщина тяжело поднялась со стула, прошлась по гостиничному номеру, подошла к дешевому платяному шкафу, открыла створку.

— Я сохранила всю почту, видите? Можете взять, если хотите.

Джеслин подняла на руки сумку. Все конверты нетронуты.

— Заберите ее, пожалуйста, — попросила женщина. — Я больше этого не выдержу.

Она отнесла почтовую сумку к озеру близ Нейчурал-Степс, на окраине Литтл-Рока. С последними лучами заката она шла по берегу, с трудом вытаскивая туфли из жирной глины. Птицы парами вспархивали вокруг, рвались вверх и кружили над головой, красное закатное солнце на перевернутых чашечках крыльев. Она не знала толком, что ей делать с этой почтой. Уселась на траву и рассортировала ее: журналы, рекламные буклеты, личные письма, которые следовало вернуть с припиской. Это письмо потерялось какое-то время назад. Надеюсь, теперь оно благополучно дойдет до адресата.

Она сожгла счета, все до последнего. «Верайзон». [173] Крупнейшая в США телекоммуникационная компания. «Кон-Эд». «Интернал Ревеню Сервис». [174] Букв. «Служба внутренних сборов». Федеральное агентство США по налоговым сборам. Какой смысл будить старую скорбь? Нет, не теперь.

Она стоит у окна, глядит на укрытый тьмой ночной город. В комнате болтовня. Эти люди напоминают ей белых птиц, бьющих крыльями. Бокал в руке кажется очень хрупким. Если сдавить чуть сильнее, может лопнуть.

Она приехала, чтобы остаться, побыть с Клэр день-другой. Заночевать в пустующей комнате ее сына. Проводить ее, как провожала Глорию шесть лет назад. Неспешное возвращение в Миссури. Поездка на автомобиле. Улыбка на лице Глории. Ее сестра Джанис впереди, за рулем. Игры взглядов в зеркале заднего вида. Обе толкают коляску Глории по берегу реки. У ленивой речки, где дрозды поют, с пробужденьем утра мы найдем приют. [175] Цитата из текста популярной джазовой песни «(Up the) Lazy River» (1930). Тот день, такой праздничный. Они зарылись в счастье пальцами ног и не собирались ослаблять хватку. Бросали веточки по течению и смотрели, как те кружат в маленьких водоворотах. Расстелили на траве скатерть, ели сэндвичи на ломтиках «Уандербреда». [176] Торговая марка бутербродного хлеба, квадратные буханки в нарезке. Вечером Джанис заплакала — внезапно, как перемена погоды, без особой на то причины, не считая вылетевшей из горлышка винной пробки. Джеслин протянула сестре салфетки. Глория посмеялась над обеими, сказала, что справилась с печалью много лет назад, что устала от того, что все хотят попасть на небо и никто не хочет умирать. В жизни, сказала она, иногда встречаешь больше красоты, чем человек в силах вынести, — и это единственное, о чем стоит плакать.

Глория ушла с улыбкой на лице. Они закрыли ей глаза, в которых еще отражалось солнце, вкатили коляску на холм и стояли, оглядываясь по сторонам, пока вечерние насекомые не затянули свои песни.