Колум Маккэнн - И пусть вращается прекрасный мир

Мысли скачут как бешеные; пора уже заткнуть их подальше, вот именно, в маленький шкафчик.

Я снова увидела погибшую в катастрофе девушку, ее лицо всплыло из-за плеча моего бывшего парня. На этот раз обошлось без белизны ступней. Она была хорошенькой, полной жизни. Никакого макияжа, никакого кокетства. Мило улыбаясь, она спросила, зачем я уехала с места аварии, почему не захотела поговорить, почему не остановилась, приди, приди, пожалуйста, разве ты не хочешь увидеть кусок металла, разорвавший мой позвоночник, или отрезок мостовой, который я приласкала на скорости в пятьдесят миль в час?

— Вы в порядке? — спросила официантка, толкая тарелку с едой по столу.

— Да, все хорошо.

Заглянув в нетронутую чашку, официантка обеспокоилась всерьез:

— Что-то не так?

— Просто не в настроении.

Она глядела на меня во все глаза, словно только что раскрыла шпионский заговор. Не пью кофе? Кто-нибудь, звоните немедленно в Комиссию по расследованию антиамериканской деятельности! [92] Комиссия палаты представителей конгресса США, действовавшая до 1975 года. Создана в 1934 году для противодействия «подрывной и антиамериканской пропаганде».

«Пошла ты к черту, — мысленно сказала я. — Оставь меня в покое. Уйди, возвращайся к своим немытым чашкам».

Я молча сидела, улыбаясь ей. Омлет оказался полусырым, он расползался на вилке. Проглотив кусочек, я ощутила, как в желудке колом встает прогорклый жир. Согнувшись над столом, ногой подтянула к себе вчерашнюю газету, подняла ее с пола. Та открылась на статье про человека, прошедшего по канату между башнями Всемирного торгового центра. Похоже было, он примерялся к этому подвигу целых шесть лет и в итоге не просто перешел с одной башни на другую, а протанцевал между ними, он даже ложился на свой канат. Он сказал, что, когда видит апельсины, ему хочется жонглировать ими, а когда видит небоскребы, ему хочется перейти с одного на другой. Интересно, что он стал бы делать, войдя в эту забегаловку и увидев тысячу осколков меня, — слишком много, не пожонглируешь.

Я пролистала остальные страницы. Что-то про Кипр, про очистку воды, про убийство в Бруклине, но в основном в газете говорилось о Никсоне, о Форде и об Уотергейте. О скандале я знала всего ничего. Мы с Блейном не старались отслеживать подобные вещи — высшие эшелоны власти в самой гадкой ипостаси. Своего рода напалм, который они сбрасывают на собственную страну. Я была рада отставке Никсона, но она вряд ли способна вызвать революцию. В лучшем случае Форд на сотню дней задержится у руля, что с того? Не прекратит же он снабжать армию боеприпасами. Как мне представлялось, ничего особенно хорошего не происходило в нашей стране с того самого дня, как озлобленный Сирхан Сирхан [93] Палестинец, 5 июня 1968 года убивший сенатора США Роберта Ф. Кеннеди. нажал на чертов спусковой крючок. Конец идиллии. Мы все с готовностью произносили слово «свобода», но уже никто не понимал его смысла. Теперь мало за что стоило умереть, не считая права на оригинальность.

В газете ни словом не упоминалось об аварии на шоссе Рузвельта — ни единого крошечного абзаца, погребенного за центральным разворотом.

Но девушка оставалась, она смотрела на меня с прежней улыбкой. Уж не знаю почему, но водитель фургона не потряс меня так, как она. Только она. Я подходила к ней все ближе, шла вброд сквозь переплетение теней, и двигатель по-прежнему завывал, и рассыпанные вокруг осколки окружали ее ореолом святости. Насколько ты всесилен, Господь? Сохрани ей жизнь. Подними с мостовой и отряхни стекла с ее волос. Смой с тротуара бутафорскую кровь. Спаси ее тут же, сейчас же, воссоедини искалеченное тело.

Голова идет кругом. Тупая боль в висках. Я почти ощущала, как кабинка качается из стороны в сторону. Может, это наркотики покидали тело. Подняла с блюда кусочек тоста и просто подержала в губах, но от запаха масла сделалось только хуже.

В окно я видела, как к обочине тротуара подкатывает антикварный автомобиль с выбеленными шинами. Мне не сразу удалось сообразить, что это не галлюцинация, не какая-то извлеченная из памяти движущаяся тень. Распахнулась дверца, на асфальт опустилась нога в ботинке. Из машины вылез Блейн, поднес ладонь к лицу, козырьком прикрыл глаза. Тот самый жест, как и на шоссе два дня тому назад. Клетчатая рубашка и джинсы. Никаких чудачеств со старомодным костюмом. Блейн выглядел так, словно родился и вырос где-то поблизости. Мотнув головой, отбросил волосы с глаз. Когда он переходил дорогу, текущий через городок вялый поток транспорта притормозил, пропуская пешехода. Руки глубоко в карманах. Блейн бодро прошествовал мимо витрины кафе, одарив меня улыбкой. Я была сбита с толку его пружинящей походкой, слегка откинутым назад торсом. Блейн был похож на рекламный образ, насквозь фальшивый. Он даже представился мне — на миг — в летнем костюме в полосочку. Он снова улыбнулся. Наверное, слышал про Никсона. И, скорее всего, не видел наших полотен, загубленных безвозвратно.

Звякнул колокольчик, и я увидела, как Блейн взмахом ладони приветствует официантку, кивает мужчинам у стойки. Из нагрудного кармана его рубашки выглядывала ручка художественного шпателя.

— Родная, ты что-то совсем бледная.

— Никсон подал в отставку, — сказала я.

Блейн расплылся в широкой улыбке, склоняясь над столом, чтобы поцеловать меня.

— Скатертью дорожка, старина Дики. Знаешь что? Я наткнулся на картины.

Я невольно содрогнулась.

— Это полный улет, — закончил Блейн.

— Что?

— Прошлую ночь они провели под дождем.

— Я видела.

— Преобразились.

— Жалко.

— Тебе жалко?

— Да, мне жалко, Блейн, мне очень жалко…

— Погодь, погодь!

— Что еще за «погодь»?

— Ты разве не поняла? — усмехнулся он. — Даешь произведению новую концовку, и оно меняется целиком. Ты что, не видишь?

Я подняла голову, уставилась ему прямо в глаза. Нет, я не видела. Ничегошеньки я не видела, совсем ни хрена.

— Та девушка, она погибла, — сказала я.

— О господи! Не начинай опять.

— Опять? Это произошло только позавчера, Блейн.

— И сколько раз мне придется повторять? Мы не виноваты. Это не наша вина. Выше нос. И старайся говорить потише, Лара, мы все-таки не одни.

Потянувшись, он взял меня за руку. Напряженный взгляд сузившихся глаз: мы ни при чем, мы ни при чем, мы ни при чем.

Я не превысил скорость, сказал он, я не имел ни малейшего желания врезаться в зад какому-то придурку, даже не умеющему толком водить. Всякое бывает. Всякое сталкивается.

Он подцепил на вилку кусочек моего омлета, выставил его вперед, словно указывая на меня. Опустил глаза, сунул вилку в рот, медленно прожевал.

— Я только что сделал потрясающее открытие, а ты меня даже не слушаешь.