Роман Солнцев - Привычное место

— Петрович!..— позвали меня из-за ограды. Радостный такой мальчишеский голос. Это Зуб. Рядом с ним стояли угрюмый Борода и Василий, они пьяны. Борода, приложив руку к уху, отдавал мне честь.— Это правду сказал Дмитрий Иваныч, что тот дом вам подарили?

— Правду.

— А этот отдадите нам? — хихикнул Борода и стыдливо закусил зубами клок рыжей растительности.

— Отдам.

Три бомжа перемахнули через штакетник так ловко, что я, вспомнив срезанные в прошлом году стрелки зелёного лука на грядке, понял: это, верно, они и лазили. Хоть и мои друзья. Но ведь и закусить зелёненьким хочется…

— Уважь, Петрович, выпей с нами.

Я уважил и выпил из облупленной железной кружки.

И очнулся поздно вечером на тахте. Небо светилось за окном, как «движущийся атом» (Тютчев? Заболоцкий?). Рядом на стуле сидела некая женщина и в ужасе смотрела на меня. Это была моя жена. Галочка.

— Я так испугалась. Тебе нельзя пить.

Уже в сумерках мы побрели домой — она поддерживала меня за локоть, как старика. Хотя мне пока ещё и пятидесяти нет. Но если в России живут до 57, а в Японии — до ста, то по-японски мне уже 89.

И обрушился безумный, душный, прощальный апрельский снег в пятницу. Он шёл и таял... над страной плыл пар...

В субботу мы с женой шелушили на верандочке бобы для посадки вместе с картофелем в лунки. На южной стороне моего участка в тени штакетника ещё раз возникший нежный белый сугроб, похожий на женскую грудь, сиял надеждой на продолжение моей жизни.

Смотреть чужой новый дом мы, конечно, не ходили.

Правая рука в гипсе болела меньше, но страшно чесалась. Наверное, на неделе снимут этот «гроб», говоря словами Василия, одного из местных сторожей. Всё-таки жизнь была прекрасна.

Оказывается, наш внучек Иван уже заговорил. Заговорило мокрое солнышко на полу.

— Не может быть! — не поверил я жене. — Дети начинают говорить после двух. — И повторил по-ангарски:— Не могёт быть!

— А вот правда. Он мне вчера сказал: «Баба».

— А это он не «баба» сказал.

— А что он сказал? — оживилась Галя, подозревая подвох в моём упрямстве.

— А он сказал: «Ба!.. ба!..» — удивляясь миру. Наверняка он это имел в виду. А говорить он начнёт всерьёз со слова «дед». Вот увидишь!

Галя с улыбкой погладила мне седой ёршик и, забросив в печурку сухие скорлупки от бобов, попросила:

— Расскажи какую-нибудь народную притчу... ты их много знаешь.

Я приложил закованную в белый камень руку к груди, как делал когда-то в студенчестве.

— Письмо жане. Дорогая Дарья Ягоровна, я жив, здоров, чаго и табе жалаю. Я таперича не то, что давеча. У мене таперича ахвицерская кров тяче. И ты таперича не посто баба, а ахвицерская жана, а потому не дозволяй сабя Дашкой крикать. Пущай табя каждой Дарьей Ягоровной зоветь, как всех антилегентных зовуть. Посылаю табе пятьсот рублев денег. Купи сабе антрижерку с трюмой и часы с кукушкой. Свинью в хату не пускай. Найди сабе бабку, домработницей зовуть, пущай табе похлёбку варить. Справь сабе юбку с прорезой сзади и к низу, штыбы хвичура была видна какая.

— Ну, хватит!— рассмеялась жена.

— На польто на ворот навесь никакую нинаесть шкуру и зови мантой. Купи сабе розового мазила, что губы мажуть, схади к соседу Хведору, что у пруда живеть, пушай он табе волосы в гнедой цвет выкрасит. Косы не заплетай, а носи причёску як у гнедового воронка хвист да матри, не ослушайся, не то развод, я ведь таперича не то, что давеча. Ещё пудри харю, не жалей, будь антилегентной бабой, сходи к Петру-сапожнику, пущай он табе на тухли каблуки прибьёт, ходи задом виляй. Гармошку мою продай, купи пианину и поставь в угол, там, где телок стоял...

— Ну, хватит, хватит! — смеялась жена, роняя на пол ошкурки бобов и сами зёрна, чёрные, будто лакированные.

В воскресенье были выборы губернатора — мы их проигнорировали. Галя мыла окна и пол на даче, я вытаскивал из погреба картошку на посадку — мы её рассыплем на газеты, пора проращивать.

А в понедельник с утра по радио и телевидению объявили: Туев выиграл. Может, вправду отдаст моим студентам для семинаров дворец с башней из «слоновой кости»? Мы бы наверху Пушкина и Блока читали:

Или Гумилёва:

Мы будем читать, а в наши окна, пролетая, будут заглядывать иволги с золотыми от света крыльями и зелёные синицы, пасмурные коршуны и яростные весёлые молнии...

Сразу после новостей в квартиру ввалился Дима со включённой телекамерой:

— Смотреть сюда! Исторический момент! Едем принимать!.. И вы, Галина Николаевна, с нами.

— А что принимать? — она ведь ничего пока и не знала. Если только бомжи ей не рассказали, когда она в поисках мужа пришла на огороды.

— Ни слова раньше времени! — попросил я.

— «Ни слова, о друг мой, ни вздоха!.. Мы будем с тобой молчаливы!..» — пропел хрипло Саврасов, нетерпеливо снимая на плёнку нас, наши стены, нашего кота на полу, сверкнувшего жёлтыми очами на незнакомого шумного человека.

Мы взяли с собой канистру с питьевой водой, прихватили бутылку молдавского красного вина, закуски, и Дима бешено погнал на «Ниве» в лес.

— А старик-то, коммуняка, мне тогда объяснил, как они с Туевым всех остальных одолели, вдвоём остались!.. — кричал Дима, повернув ко мне кудлатую голову. Я сидел на заднем сиденье, жена — рядом с Димой. — Не бойся, я всё вижу... Соперников средней руки купили, пообещали взять в аппарат администрации. Но был там, оказывается, неплохой паренёк, «яблоковец»... Так они его перед первым туром голосования в пятницу и завалили... через одного претендента, толстячка... Толстячок в голубом эфире поведал с печалью, что молодой человек был хозяином известной пирамиды «ААА», где и украл миллиарды народных денег... Как вы понимаете, всю субботу народ обсуждал, колготился... а в воскресенье, естественно, парня прокатили... Сейчас он в суд подаёт, но поезд-то ушёл... Парень и в самом деле числился одним из учредителей, но это было в первые месяцы, когда ещё никаких денег не было... Во как у нас откусывают голову! — Саврасов хохотнул. — А насчёт второго, вчерашнего голосования говорит: мы с Туевым... он его Туевым называет, извините, Галина Николаевна, за некое неблагозвучие... мы, говорит, условились: я с ним так, для порядка, борюсь. Конечно, если сейчас я сниму свою кандидатуру, то выборы будут признаны недействительными... и кто знает, не победит ли на новых выборах тот самый парень...

— Ах, надо было его уговорить так и сделать! — вырвалось у меня.